Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Так юная подвижница одна
За всех своею жизнью отвечает.
О, ложь благочестивая! Была ли
Когда-нибудь величественней правда?
Колеблется тиран ошеломленный
И в первый миг не вспыхивает гневом.
«Признайся, – говорит он, – по чьему
Совету ты пришла, кто твой сообщник?» —

«Ни с кем не разделю я этой славы,
Вся мне одной она принадлежит.
Никто мне не советчик, не сообщник;
Замыслила и совершила это
Я, я одна». – «Так пусть же на одну
Тебя мой гнев и мщенье обратятся». —
«Решил ты справедливо, государь:
Одной мне честь, одной и наказанье».

Растет и пламенеет гнев тирана.
«Куда ты образ спрятала?» – «Я вовсе
Не прятала его, я предала
Его огню, чтоб он не подвергался
От вашего нечестья оскверненью.
Тебе виновник нужен или образ?
Погиб навеки образ для тебя,
Виновница ж стоит перед тобою.

Сказала я «виновница»; о, нет!
Обратно я взяла лишь то, что было
Похищено неправдою твоею».
Тиран, как зверь, от гнева зарычал.
Созданье непорочное, напрасно
Из чар твоих Любовь сковала щит:
Не укротят свирепого злодея
Ни красота, ни доблесть, ни стыдливость.

Ее хватают; варваром она
Присуждена к сожжению. Уже
И девственные сорваны одежды,
Уже и руки нежные в оковах;
Она молчит: отвага в ней не гаснет,
Но чистая взволнована душа;
В лице как бы застывшем – ни кровинки:
Не побледнев, оно белей лишь стало.

Весь город узнает об этом быстро;
Бежит народ, бежит Олинд с народом.
Кто героиня, он еще не знает:
Возлюбленная, может быть, его!
Он там уже, он перед ней, он видит
Невинную во власти палачей,
Горящих рвеньем казнь ее ускорить;
И он через толпу спешит к тирану.

«Нет, государь, нет, это не она,
Безумство для нее хвалиться этим.
Без помощи, без опыта могла ли
Она пойти на дерзостное дело?
Как удалось ей обмануть охрану
И образ унести? Пусть скажет, как!
Я, государь, украл святыню нашу».
Так он любил ее, сам не любимый.

«Откуда проникают свет и воздух
В твою мечеть, там узкую лазейку
Нашел я и в мечеть пробрался ночью:
Мне честь принадлежит и мне же – смерть.
Я ей на казнь не уступаю права:
Не для нее оковы – для меня,
Как для меня, огонь там раздувают,
Как для меня, готовят там костер».

Подняв глаза, взгляд нежного участья
Софрония бросает на Олинда.
«Чего ты домогаешься, несчастный?
Какой тебя влечет на гибель жребий?
Иль я одна не вынесу всего,
На что способна злоба человека?
Поддержки моему не нужно сердцу,
Оно одно сумеет встретить смерть», —

Так говорит Софрония Олинду,
Но он в своем решенье непреклонен.
О, доблестное зрелище борьбы
Любви и добродетели, где в смерти
Награду обретает победивший,
А побежденный жизнь считает казнью!
При виде состязающейся пары
Все больше свирепеет Аладин.

В отваге их и в их презренье к смерти
Он видит лишь обиду для себя.
«Я верю, – говорит он, – им обоим,
И пусть победу оба торжествуют».
Олинд, как и Софрония, в оковах.
Влюбленного с любимой к одному
Столбу приковывают так, чтоб только
Их спины меж собой соприкасались.

Окружены они костром высоким;
По нём огонь уж пробегает с треском.
К подруге обращается Олинд
С такими скорбно-нежными словами,
Их прерывая вздохами невольно:
«Так вот те цепи, что соединят
В одну две наши жизни! Вот то пламя,
Что равный пыл зажжет в обоих душах!

Иные узы и иное пламя
Сулила мне любовь; меж тем судьба
Жестокая всю жизнь нас разлучала
И перед смертью лишь соединяет.
Но если разделить с тобою ложе
Мне не дано, я разделю могилу.
Лишь о тебе я плачу, сам же счастлив
Уж тем, что умираю близ тебя!

Воистину блаженнейшею смертью
От казни упоительной я гибну!
О, если бы я мог, прильнув губами
К твоим губам в последнее мгновенье,
Вдохнуть в тебя всю душу без остатка,
Твою же взять в обмен!» Так злополучный
Олинд свою оплакивает участь.
Софрония на это отвечает:

«Иным слезам и мыслям в этот час
Предайся, друг, свои ошибки вспомни
И вспомни ту небесную награду,
Какая смертных ждет за добродетель.
Пусть казнь твоя молитвой к Богу будет,
И сладостной покажется она.
Взгляни на небо дивное, взгляни,
Как солнце нас зовет и утешает».

Язычники вопят от скорби громко,
Не сдерживают стонов христиане.
Неведомое чувство в непреклонной
Душе своей испытывает деспот;
Не в силах побороть его, от казни
Глаза он отвращает и уходит.
Софрония, оплаканная всеми,
Одна из всех ты слез не проливаешь.

Вдруг воин появляется в толпе
С величественно-гордою осанкой.
Доспехи и одежды обличают
Пришельца из далеких, чуждых стран.
На шлеме тигр красуется, и это
Приковывает к воину все взоры.
Клоринду по примете знаменитой
В нем узнают; она сама и есть.

С младенчества Клоринда презирала
И женский труд, и женские забавы;
Ни пряже, ни шитью не отдавая
Свободных рук, она надменным видом
От неги и соблазна городов
Свою оберегала добродетель;
Но строгие черты ее не могут
От взоров скрыть пленительность ее.

Еще рукою слабою ребенка
Она уж укрощала скакунов;
Копьем, как и мечом, равно владела
И легкостью дивила в быстром беге.
Через леса и по горам она
Преследовала тигров и медведей;
Бесстрашным львом была в боях, в лесах же
Охотником была неутомимым.

Из Персии приехала она
Сражаться с христианами, которым
Ее руки удары уж знакомы.
Не раз она их в поле поражала
И воды обагряла вражьей кровью.
Приготовленья к смерти увидав,
Торопится узнать она, какое
Несчастные свершили преступленье.

Дорогу ей дают; ее вниманье
Безмолвие Софронии и вздохи
Олинда привлекают: слабый пол
Сильнейшую являет ей отвагу.
Но, жалостью проникнутый, Олинд
Не о себе и плачет и вздыхает.
Софрония, взор устремив на небо,
Уж, мнится, порвала земные узы.

Клоринда соболезнует обоим,
Обоих и дарит она слезами;
Но интерес живейший возбуждает
В ней та, что равнодушна к лютой смерти.
К стоящему поблизости к ней старцу
С вопросом обращается персидка:
«Будь добр, скажи мне, кто они такие
И что сюда на казнь их привело?»