Артур Дойл - Долина Ужаса. Совет юстиции (сборник)

Он был одним из семи человек, собравшихся в грязной гостиной в пансионе на Грик-стрит, и стоит обратить внимание на то, что пятеро из этих людей приветствовали его с почтением, граничащим с пиететом. Единственное исключение составил Старкье, который, прибыв позже остальных, застал небольшое собрание за обсуждением слов этого молодого человека с бегающими глазами и недовольно нахмурился.

Старкье занял свое место во главе стола и нетерпеливым жестом предложил остальным садиться. После этого один из мужчин, как было заведено, встал и запер дверь. Окна были закрыты ставнями, но он проверил задвижки. Затем достал из кармана две колоды карт и бросил их беспорядочной горкой на стол. Каждый из присутствующих достал пригоршню бумажных и железных денег и положил перед собой.

Надобно заметить, что Старкье был довольно изобретательным человеком и многому научился, живя в России. Если полиция накрывает группу лиц, собравшихся вокруг зеленого стола при закрытых дверях, предъявить им какое-либо обвинение она имеет право лишь в том случае, если эти люди не могут объяснить причину, по которой они здесь собрались. И всегда лучше заплатить сто рублей штрафа за незаконную игру на деньги, чем отправиться на неопределенный период времени в шахты по подозрению в революционном заговоре.

Итак, Старкье объявил заседание открытым. По правде говоря, заседание это поначалу мало чем отличалось от обычных заседаний любых других комитетов, которые проходят сплошь и рядом. Необходимо было изыскать денежные средства на поездку Бартоломью в Париж, где в качестве гостя одного известного человека он надеялся раздобыть жизненно важные для Сотни сведения.

– За последние два месяца, товарищи, мы собираем деньги уже в четвертый раз, – раздраженно произнес Старкье. – В прошлый раз они понадобились для того, чтобы получить информацию из вашего Форин офиса [7], которая оказалась недостоверной.

Бартоломью, приняв беззаботный вид, пожал плечами.

– Если сомневаетесь, можете не выделять денег, – сказал он. – Только учтите, я имею дело с птицами высокого полета и не полицейского какого-нибудь, не мелкого дипломатишку собираюсь подкупать.

– Дело не в деньгах, – мрачно возразил Старкье. – Вопрос в том, каков будет результат. Денег у нас более чем достаточно, но успех задуманной нами великой демонстрации зависит от надежности наших сведений.

В конце концов общим голосованием было принято решение деньги выделить, после чего пришел черед обсудить более неприятный вопрос.

Старкье чуть подался вперед и заговорил, понизив голос:

– Товарищи, есть вопросы, требующие немедленного решения, – он достал из кармана сложенный лист бумаги, развернул и разгладил на столе. – Мы так долго бездействовали, что тираны, которых одно название Красной сотни повергало в ужас, стали чувствовать себя в безопасности. Но уже совсем близок час нашего величайшего свершения, – голос его стал еще тише, – когда одним махом будут сметены все угнетатели народа! Мы нанесем такой удар по монархии, который будет помниться даже тогда, когда забудутся победы Цезаря и Александра Македонского, через тысячи лет, когда сами места наших славных свершений покроются пылью и превратятся в руины. Однако день этот еще не настал… Для того чтобы удар наверняка достиг цели, сначала нам необходимо избавиться от стоящих на нашем пути мелких сошек, слуг, а уж потом мы доберемся и до их хозяев. – Толстый указательный палец уткнулся в лежащий на столе список. – Фриц фон Хедлитц, – прочитал он. – Канцлер герцогства Гамбург-Альтонского.

Он обвел взглядом собравшихся и улыбнулся.

– Предприимчивый человек, товарищи… Он очень искусно помешал нам добраться до его хозяина… Я выражу общее мнение, если скажу: смерть?

– Смерть! – ответил тихий хор голосов.

Бартоломью, изменник и аферист, сказал это механически, не задумываясь. Его совершенно не трогало, что благородный человек приговаривался к смерти лишь за то, что честно исполнял свой долг.

Палец Старкье опустился чуть ниже.

– Маркиз де Санто-Страто, личный секретарь принца Эскуриальского.

Ответ был тот же:

– Смерть!

Один за другим читал он имена, время от времени перемежая их описанием злодеяний названного человека.

– А вот Хендрик Хауссманн, – он постучал пальцем по бумаге, – из берлинской тайной полиции. Он уже давно не дает нам покоя. Опасный человек. На его счету арест и наказание одного из наших товарищей.

– Смерть, – привычно отозвался комитет.

Оглашение всего списка заняло полчаса.

– Теперь следующий вопрос, – сказал Старкье.

Члены комитета беспокойно заерзали на своих местах, поскольку именно этот вопрос занимал каждого из них больше всего.

– Товарищи, мы были преданы, – продолжил председатель, и в голосе его уже не было слышно той твердости и холодной уверенности, которая звучала до сих пор. – Существует организация… реакционная по своему характеру… которая поставила перед собой цель расстраивать все наши планы. Эта организация каким-то образом узнала о нас все. – Недолго помолчав, он продолжил: – Сегодня утром я получил письмо, в котором меня называют главой внутреннего комитета и угрожают смертью. – Он снова немного помолчал. – Письмо подписано: «Четверо благочестивых».

Это сообщение было встречено гробовым молчанием… Молчанием, которое привело его в полное недоумение, потому что, хоть он и испытал настоящее потрясение, получив то письмо, в душе Старкье с восторгом предвкушал, какую бурю вызовет это сообщение у его соратников. Впрочем, причина загадочного молчания довольно скоро прояснилась.

– Я тоже получил письмо, – негромко промолвил Франсуа.

– И я.

– И я.

– И я.

Лишь Бартоломью не подал голоса. Никто ему ничего не сказал, но он буквально почувствовал подозрение во взглядах, которые устремились в его сторону.

– Я писем не получал, – сказал он, легко рассмеявшись. – Только вот это.

Он порылся в кармане жилета и достал два кофейных зерна. В них не было ничего необычного, кроме того что одно из них было покрашено в красный цвет.

– Что это значит? – настойчиво произнес Старкье.

– Не имею ни малейшего представления, – пренебрежительно улыбнулся Бартоломью. – Их прислали мне в коробочке, маленькой, как для ювелирных изделий. Никаких писем или записок к ним не прилагалось.

– Но что это означает? – настаивал Старкье. Все вытянули шеи, пытаясь получше рассмотреть зерна. – Это должно быть что-то важное… Думайте.

Бартоломью зевнул.

– Лично я не знаю, что это может означать, – беззаботно проронил он. – Ничего важного в моей жизни не связано ни с красными, ни с темными зернами, насколько я…