Оноре де'Бальзак - Сочинения

Пока священник сдавал карты, баронесса предлагала шевалье дю Хальга каждый день повторявшиеся вопросы относительно его здоровья. Тот очень гордился тем, что у него всегда объявлялись новые болезни. Хотя вопросы ему предлагались всегда одни и те же, но ответы свои он непременно варьировал. Сегодня, например, у него была боль в боку. Любопытнее всего было, что шевалье никогда не жаловался на свои раны; все, что у него болело действительно, нисколько не тревожило и не удивляло его – он был готов к этому. Его пугали неожиданные боли: то у него болела голова, то ему казалось, что ему собаки грызут желудок, то в ушах звенели колокола и тому подобные ужасы. Он очень основательно считал себя неизлечимым, потому что доктора не придумали еще средства от несуществующих болезней.

– Вчера, мне помнится, у вас были боли в ногах? – серьезно говорил священник.

– Она идет все выше, – отвечал шевалье.

– От ног к бокам? – спросила мадемуазель Зефирина.

– А по дороге не останавливается? – с улыбкой спросила мадемуазель де Пен-Холь.

Шевалье в ответ отрицательно покачал головой, сделав при этом комичный жест, из которого всякий посторонний наблюдатель мог бы заключить, что моряк в своей молодости был умен, любил и был любим. Может быть, его скромная жизнь в Геранде была богата воспоминаниями. И когда он, крепко опираясь на обе ноги, точно цапля, стоял на набережной, любуясь на свою резвую собачку, или задумчиво устремлял глаза на море, может быть, он уносился воспоминаниями в прошлое, которое было для него, быть может, своего рода земным раем.

– Вот и умер старый герцог де Ленонкур, – сказал барон, возвращаясь к известию из «Ежедневника», на котором остановилась его супруга. – Да, первое лицо при дворе не намного пережило своего государя. Скоро и я отправлюсь за ними.

– Друг мой, друг мой! – сказала ему жена, слегка похлопав рукой по худой и огрубелой руке мужа.

– Пускай себе говорит, сестра, – сказала Зефирина, – пока я буду на земле, он не будет лежать под землей: ведь он моложе меня.

Веселая улыбка мелькнула на губах старой девицы. Обыкновенно в таких случаях все играющие и случавшиеся здесь гости, услыхав такие печальные речи барона, начинали с выражением испуга переглядываться, чувствуя себя неспокойно при виде грустного настроения короля Геранды. При расставании, расходясь по домам, они говорили обыкновенно в таких случаях: «Г. дю Геник был сегодня очень грустный. Вы обратили внимание, что он все спит?» А на завтра об этом говорила вся Геранда. «Барон дю Геник все слабеет!» Этой фразой начинался разговор в каждом доме.

– А Тизбе здорова? – спросила мадемуазель де Пен-Холь у шевалье, когда карты были сданы.

– Эта бедняжка, как и я, страдает нервами; она, когда бежит, постоянно поднимает то одну, то другую лапку. Вот так, смотрите!

Желая представить свою собачку, согнув одну руку, шевалье показал все свои карты своей горбатой соседке, которой только и нужно было знать, есть ли у него козыри и Мистигри. Он попался в ее ловушку.

– О! – сказала баронесса, – кончик носа у г-на аббата побелел; у него наверное Мистигри.

Священник всегда приходил в такой восторг, когда ему попадался Мистигри, что не мог скрыть этого. На лице у всякого человека есть черта, которая выдает самые сокровенные сердечные помыслы. Опытные и зоркие глаза его партнеров, по прошествии нескольких лет, нашли слабую сторону священника: всякий раз, как к нему приходил Мистигри, кончик его носа белел. И тогда никто не рисковал играть.

– У вас сегодня были гости? – спросил шевалье у мадемуазель де Пен-Холь.

– Да, приезжал один из кузенов моего зятя. Он очень удивил меня, сообщив о свадьбе графини де Кергаруэт, рожденной де Фонтен…

– Дочери Большого Жака! – воскликнул шевалье, – который во время пребывания в Париже неотлучно находился при своем адмирале.

– Графиня его единственная наследница, она вышла за бывшего посланника. Кроме того, он мне рассказал много странного о нашей соседке, мадемуазель де Туш, но такого странного, что я отказываюсь этому верить. Калист не стал бы так часто сидеть у нее, у него достаточно здравого смысла, чтобы заметить такие ужасы.

– Ужасы? – спросил барон, проснувшись при этом слове.

Баронесса и священник обменялись многозначительным взглядом. Карты были уже сданы, и так как Мистигри был у нее, то старая девица прекратила разговор, вполне довольная тем, что, возбудив общее недоумение этим словом, может скрыть свою радость.

– Кладите карту, барон, – сказала она, крепко прижав к себе свои карты.

– Мой племянник не из тех молодых людей, которые восхищаются разными ужасами, – сказала Зефирина, в раздумье перебирая свои волосы.

– Мистигри! – закричала мадемуазель де Пен-Холь, не отвечая своей приятельнице.

Священник, который, по-видимому, хорошо был осведомлен о положении дел между Калистом и мадемуазель де Туш, не вступал в спор.

– А что же она делает такого необыкновенного, эта барышня? – спросил барон.

– Она курит, – отвечала мадемуазель де Пен-Холь.

– Это очень здорово, – возразил шевалье.

– Ну, а ее земли?.. – спросил барон.

– Свои земли она проедает, – отвечала старая девица.

– Все играли и на всех записывается мушка. У меня король, дама, валет козырный, Мистигри и еще король, – сказала баронесса. – Корзина наша, сестра!

Эта партия, выигранная без всякой игры, поразила мадемуазель де Пен-Холь, из головы которой моментально вылетел и Калист и мадемуазель де Туш. В девять часов в зале остались только баронесса и священник. Все старички разошлись спать. Шевалье, по своему обыкновению, отправился провожать мадемуазель де Пен-Холь до ее дома на городской площади; дорогой они обменивались замечаниями о том, как ловко была ведена последняя партия, везло им или нет в этот вечер, с какою радостью прятала в карман свой выигрыш старая слепая, не стараясь скрыть своего восторга. У двери, когда маленький лакей оставил их одних, старая девица в ответ на выраженное шевалье предположение, что могло бы быть причиной озабоченности баронессы, отвечала:

– Я знаю, в чем тут дело. Калист погиб, если мы его не женим как можно скорее. Он любит мадемуазель де Туш, комедиантку.

– В таком случае вызовите Шарлотту.

– Завтра же моя сестра получит от меня письмо, – сказала мадемуазель де Пен-Холь, прощаясь с шевалье.

Вы можете судить, прочтя описание этого вечера, о том, какой переполох, какое смятение возбуждало в Геранде проезд какого-нибудь нового лица или его пребывание в городе.

Когда все стихло в комнатах барона и его сестры, г-жа дю Геник посмотрела на священника, задумчиво перебиравшего жетоны.

– Я угадала, что и вы также тревожитесь за Калиста, – сказала она.