Оноре де'Бальзак - Сочинения

На другой день Калист проспал до полудня, потому что мать запретила его будить; Мариотта снесла балованному детищу завтрак в постель. Перед его капризами ничего не значили раз навсегда установленные часы для еды.

И когда у мадемуазель дю Геник надо было вытащить ключи, чтобы достать что-нибудь не в урочные часы, то, чтобы избегнуть долгих переговоров, всегда выставляли предлогом желание молодого шевалье. Около часу дня барон, его жена и мадемуазель дю Геник собрались в зале: обед всегда подавался в три часа. Баронесса взяла «Ежедневник» и стала читать вслух мужу, который почти всегда бодрствовал в это время. Кончая чтение, г-жа дю Геник услышала шаги своего сына над ними и уронила на пол газету со словами:

– Калист одевается, он, наверное, идет обедать в Туш.

– Пускай себе веселится, наше милое дитя, – сказала старушка и свистнула в свой серебряный свисток.

Мариотта прошла через башенку и показалась в дверях, скрытых за портьерой из такой же шелковой материи, как и гардины.

– Что прикажете, – спросила она, – вам нужно что-нибудь?

– Шевалье обедает в Туше, отмените одно блюдо.

– Но ведь мы еще не уверены в этом, – сказала ирландка.

– Вы недовольны этим, сестра, я слышу это по вашему голосу, – сказала слепая.

– Г-н Гримон собрал много важных сведений о мадемуазель де Туш, которая за этот год очень переменила нам нашего дорогого Калиста.

– В чем это? – спросил барон.

– Но он стал читать разные книги.

– А! А! – сказал барон, – Вот почему он стал пренебрегать охотой и верховой ездой.

– Нравственность ее на очень низком уровне и вдобавок она носит мужское имя, – продолжала г-жа дю Геник.

– Как все на войне, – сказал старик. – Меня звали Ответчиком, графа де Фонтена – Большим Жаком, а маркиза де Монторана – Мальчиком. Я был другом Фердинанда, который так же, как и я, не хотел сдаваться. Хорошее было время. Порой обменивались ружейными выстрелами, а порой и веселились.

Эти воспоминания, которыми отец интересовался больше, чем сыном, были не совсем приятны Фанни. Что касается до нее, то разговор со священником и недостаток доверия со стороны сына не дали ей уснуть всю ночь.

– Да, если г-н шевалье и любит мадемуазель де Туш, что за беда? – спросила Мариотта. – У негодяйки тридцать тысяч экю дохода и она к тому же красива.

– Что ты говоришь, Мариотта? – воскликнул старик. – Чтобы один из дю Геников женился на де Туш! Да они были нашими конюхами, когда дю Геклен считал за великую честь породниться с нами.

– Женщина, носящая мужское имя – Камиль Мопен, – сказала баронесса.

– Мопен – древняя фамилия, – сказал старик, – они из Нормандии, у них герб с тремя… (он остановился). – Но она никак не может быть и Мопен и де Туш в одно время.

– Она известна в театре под именем Мопен.

– Де Туш не может быть комедианткой, – сказал барон. – Если бы я не знал вас, Фанни, подумал бы, что вы сошли с ума.

– Она пишет пьесы, – продолжала баронесса.

– Книги? – переспросил он, посмотрев на жену с таким изумленным видом, точно она ему сообщила о каком-нибудь чуде. – Я слышал, что мадемуазель Скюдери и г-жа де Севинье писали что-то, но не хвалю их за это. Для этого нужен был двор Людовика XIV.

– Ведь вы обедаете в Туше, не правда ли, сударь? – спросила Мариотта появившегося в это время Калиста.

– По всему вероятию, – ответил молодой человек.

Мариотта была не любопытна и ушла, не дослушав, что говорила баронесса сыну.

– Вы опять идете в Туш, мой Калист (она сделала ударение на слове «мой»). А ведь это вовсе не приличный и не порядочный дом. Хозяйка его ведет бешеный образ жизни, она испортит нашего Калиста. Камиль Мопен дает ему читать разные книги; у нее было много приключений в жизни. И вы все знали это, злое дитя, и ничего не сказали об этом своим старым друзьям.

– Шевалье отличается скромностью, – сказал отец, – это считалось искони очень достойным качеством.

– Он уже слишком скрытен, – сказала ирландка, видя, что краска покрыла лоб ее сына.

– Дорогая матушка, – сказал Калист, становясь перед матерью на колени, – мне кажется, не к чему кричать повсюду о моей неудаче. Мадемуазель де Туш, или, если хотите, Камиль Мопен отвергла мою любовь полтора года тому назад, в последний приезд сюда. Она очень ласково посмеялась надо мной: она годится мне в матери, – уверяла она меня, – сорокалетняя женщина, полюбившая несовершеннолетнего юношу, по ее мнению, виновна в тяжком грехе, и на такой безнравственный поступок она ни за что не решится. Она всячески подшучивала надо мной, а так как она умна, как ангел, то шутки ее очень задевали и обижали меня. Наконец, когда она увидала, что я плачу горькими слезами, она предложила в очень благородных выражениях свою дружбу. У нее сердца еще больше, чем таланта, и она не менее великодушна, чем вы. Я теперь точно ее сын. Когда она приехала сюда вторично, и я узнал, что она любит другого, то я покорился своей участи. Не повторяйте же те клеветы, которые другие распускают про нее: Камиль – артистка, она необыкновенно талантлива и вся жизнь ее сложилась так, что ее нельзя подвести под уровень других.

– Дитя мое, – сказала религиозная Фанни, – женщине непростительно вести себя не так, как нас учит Церковь. Она не исполняет своего долга перед Богом и перед обществом, пренебрегая религией, которой должна дорожить всякая женщина. Женщина уже грешит тем, что посещает театры, но писать нечестивые вещи, которые потом играют актеры, странствовать по свету то с ненавистником папской власти, то с музыкантом – ах! Калист, вам много будет стоить труда убедить меня в том, что такие поступки достойны человека порядочного, надеющегося на загробную жизнь, человека, делающего кому-нибудь добро. Бог дал ей состояние, чтобы она имела возможность помогать ближним, а она на что тратит его?

Калист быстро поднялся, взглянул на свою мать и сказал:

– Матушка, Камиль – мой друг и я не могу позволить говорить о ней таким образом, я за нее готов отдать жизнь.

– Твою жизнь? – с ужасом переспросила баронесса. – Твоя жизнь принадлежит нам.

– Мой племянник сказал много таких слов, которых я даже совсем не понимаю, – тихо промолвила, оборачиваясь к нему, слепая старушка.

– А где он им научился? – сказала мать. – В Туше.

– Но, дорогая матушка, ведь до нее я был совершенным невеждой.

– Ты знал все самое нужное, если знал твои обязанности, налагаемые на тебя религией, – возразила баронесса. – Ах! Эта женщина отнимет у тебя святую, благородную веру.

Старая девица вдруг встала и торжественно указала рукой на своего дремавшего брата.

– Калист, – сказала она прочувствованным голосом, – твой отец никогда не открывал ни одной книги, он говорит только по-бретонски, но сражался за короля и за Бога. А люди ученые только умели делать дурное, и все начитанные дворяне изменили своей родине. Итак, учись, если хочешь!