Генри Джеймс - Европейцы (сборник)

Именно это молчание завершало его облик – с надвинутой на лоб шляпой и поднятым воротником, – завершало, как ни странно, даже после того, когда он, придав себе надлежащий вид, уселся вместе с Мод за чашкой чая в их постоянном углу пустой залы, если не считать так заинтересовавшего Маршала маленького человечка в явном парике и синих очках – великого специалиста по внутреннему миру преступных классов. Но самым странным, пожалуй, было то, что, хотя сейчас наши друзья, по ощущению Мод, без сомнения, принадлежали к этой категории, они не сознавали опасность такого соседства. Мод жаждала немедленно услышать, откуда Байт «знал», однако он, вряд ли удивив ее этим, предпочел отделаться двумя словами.

– Да, знал, с самого начала, каждый вечер – то есть знал, что ты рвешься сюда, и был здесь каждый вечер, ждал, решив не уходить, пока не увижусь с тобой. Это был лишь вопрос времени. Но сегодня я был уверен… как ни говори, что-то во мне еще осталось. К тому же, к тому же… – Короче, у него был еще один козырь. – Тебе было стыдно… я знал: тебя нет, значит тебе стыдно. И еще, что это пройдет.

По мнению Мод – так бы она выразилась, – он был тут весь .

– Ты имеешь в виду: мне было стыдно своей трусости?

– Стыдно из-за миссис Чёрнер; то есть из-за меня . Ты же была у нее, я знаю.

– Ты сам у нее побывал?

– За кого ты меня принимаешь? – Казалось, она крайне его удивила. – Зачем я к ней пойду – разве только ради тебя. – И, не давая ей возразить: – Что, она не приняла тебя?

– Приняла. Я, как ты сказал, была «нужна».

– И она бросилась к тебе.

– Бросилась. Исповедовалась целый час.

Он даже вспыхнул – так ему стало интересно, даже развеселился, несмотря ни на что.

– Значит, я был прав. Видишь, я знаю человеческую натуру – до самого донышка.

– До самого донышка. Она приняла мои слова за чистую монету.

– Что публика жаждет ее услышать?

– Что не примет отказа. Вот она и выложила мне все.

– Выплеснула?

– Выговорилась.

– Излила душу?

– Скорее, поняла и использовала свой шанс. Продержала меня до полуночи. Рассказала, употребляя ее слова, все и обо всем.

Они обменялись долгим понимающим взглядом, и, словно ободренный им, Байт дал волю языку:

– Ну и ну! Потрясающе!

– Это ты – потрясающий! – парировала Мод. – Так все сообразить. Ты таки знаешь, что такое люди – до мозга костей.

– Подумаешь, что такого я сообразил!.. – Больше в эту минуту он себе ничего не позволил сказать. – Не будь я полностью уверен, не стал бы я тебя подбивать. Только вот что, если позволишь, я не понимаю: когда ты успела так забрать ее в руки?

– Конечно, не понимаешь, – согласилась Мод и добавила: – Я и сама не совсем понимаю. Но раз уж я забрала ее в свои руки, теперь ни за что на свете не выпущу.

– А ведь ты прикарманила ее, не обижайся, обведя вокруг пальца.

– Вокруг. Потому-то мне и стыдно. Когда я вернулась домой со всей этой исповедью, – продолжала она, – я уж дома всю ночь до самого утра перебирала ее в мыслях, а поняв, в чем дело, решила: не могу… и предпочту краснеть от стыда, не сделав для нее обещанного, чем предать ее признания гласности. Потому что, понимаешь, они были… прямо скажем, были чересчур, – пояснила Мод.

Байт слушал, вникая в каждое слово.

– Они были такие замечательные?

– Бесподобные! Страшно любопытные!

– В самом деле, настолько захватывающие?

– Захватывающие, преинтересные, ужасные. Но главное – совершенно правдивые, и в этом все дело. В них она сама… и он, все о нем. Ни одного фальшивого слова, а только слабая женщина, растаявшая и расчувствовавшаяся сверх всякой меры, но и исходящая гневом – как носик чайника паром, когда в нем закипает вода. Я в жизни не видела ничего подобного. Излила мне все до конца – как ты и предсказал. Так вот, прийти сюда с этим багажом, чтобы торговать им – через тебя ли, как ты любезно предложил, или собственными бесстыдными руками, продав тому, кто даст наивысшую ставку, – занятие не по мне. Не хочу. И если это для меня единственный способ заработать деньги, предпочту умирать с голоду.

– Ясно. – Говарду Байту и впрямь все стало ясно. – Так вот чего тебе стыдно.

Она замялась: она чувствовала вину за как бы невыполненное задание, но в то же время оставалась тверда.

– Я знала: раз я не пришла к тебе, ты догадаешься и, конечно, будешь считать пустой балаболкой – так же, как и она. А я не могла объяснить. Не могу… ей не могу. Получается, – продолжала Мод, – что, промолчав, я совершу – говоря о ее отношении ко мне – нечто более бестактное, более непристойное, чем если выставлю ее напоказ всему миру. Раззадорив и вытянув из нее всю подноготную, я затем отказываюсь выйти с этим на рынок, тем самым разочаровав ее и обманув. Ведь газетчики уже должны были кричать о ней, как лавочники о партии свежей селедки!

– Да, несомненно, так! – Байт был задет за живое. – Ты попала в сложное положение. Сыграла, знаешь ли, не по правилам! Наш кодекс позволяет все, кроме этого.

– Вот именно. И я должна отвечать за последствия. Я себя запятнала, мне и быть в ответе. А ответ тут один – кончать. То есть кончать со всем этим делом. Ну их совсем!

– Кого? Газеты? Прессу? – спросил он так, словно ушам своим не верил.

Но изумление это, она видела, было преувеличено – они обменялись даже слишком откровенным взглядом.

– Да пропади она пропадом, эта Пресса! – воскликнула Мод.

По его лицу сквозь горечь и усталость скользнула сладчайшая улыбка, какой еще на нем ни разу не бывало.

– Ну да, мы, между нами говоря – дай нам только развернуться, – им еще покажем! Прихлопнем! А то, что может дать тебе ход, и отлично дать, ты пустишь по ветру? – спросил он. И, поясняя, добавил: – Ты ведь жаловалась, что тебе не пробиться в печать. И вдруг одним махом проскочила. Значит – лишь затем, чтобы с отвращением сказать: «Я… здесь?» Где же, черт подери, ты хочешь быть?

– Ах, это уже другой вопрос. Во всяком случае, – заявила она, – могу и полы мыть. Тогда, может, сумею возместить миссис Чёрнер обман: вымою у нее полы.

Он только коротко взглянул на нее:

– Она написала тебе?

– Да, и с большой обидой. Мне вменяется проследить за этой публикой из «вырезок», и она полагает увидеть свое имя в газетах самое позднее завтра утром (то есть – позавчера). И хочет знать, каковы мои намерения.

– И что ты ответила?

– Что ей, конечно, трудно будет это понять, но, расставшись с ней, я вдруг почувствовала, слишком она хороша для такого рода дел.

– Тем самым подразумевая, естественно, что и ты тоже?

– Да, если тебе так угодно, тоже. Но она исключительное явление.

У него мелькнула мысль:

– А на «кирпич» она не пойдет?

– О боже, нет!

– А в «осколки»?