Эдвард Бульвер-Литтон - Мой роман, или Разнообразие английской жизни

– Однако, ведь не ваш же милорд засеял это поле рожью? сказал Леонард, с улыбкой.

– Что же ты заключаешь из этого?

– То, что каждый человек должен заботиться о своей собственной земле, сказал Леонард с быстротой, которую он усвоил от доктора Риккабокка.

– Ты, я вижу, малый умный, сказал Ричард: – когда нибудь мы поговорим об этом предмете подробнее.

Дом мистера Эвенеля был уже перед глазами.

– Ты можешь пройти теперь в небольшую калиточку в заборе, сказал Ричард. – Пройди через сад, заверни за угол дома, и вон подле того остриженного дуба ты очутишься у самого крыльца. Что с тобой? неужели ты боишься идти туда?

– Я здесь совершенно чужой человек.

– В таком случае, не хочешь ли, я провожу тебя? Я ведь сказал, что знаю этих стариков.

– О, нет, сэр, благодарю вас; мне кажется, будет лучше, если я встречусь с ними без посторонних.

– В таком случае, иди; да нет! постой на минуту: вот что я скажу тебе молодой человек: обращение мистрисс Эвенель довольно холодно, – только ты старайся не замечать этого.

Леонард поблагодарил добродушного незнакомца, перешел через поле, вошел в калитку и на минуту остановился под тенью старого дуплистого дуба. Грачи возвращались к своим гнездам. При виде человеческой фигуры под деревом, они вспорхнули и, витая в воздухе, следили за ней издали. Из глубины ветвей молодые дети их кричали громко и пронзительно.

Молодой человек вошел в чистую, светлую парадную гостиную.

– Здравствуйте! сказала мистрисс Эвенель, весьма сухо.

– Здравствуйте, джентльмен! вскричал бедный Джон.

– Это твой внук, Леонард Ферфильд, сказала мистрисс Эвенель.

Но, несмотря на это, Джон поднялся со стула; колени его дрожали; он пристально посмотрел в лицо Леонарда и потом, склонив голову на грудь, горько заплакал.

– Это Нора! говорил он сквозь слезы: – Нора! глаза Норы! И он щурит эти глаза точно как Нора!

Мистрисс Эвенель плавно подошла к Леонарду и отвела его в сторону.

– Он очень слаб, прошептала она:– твое прибытие сильно растрогало его… Пойдем со мной: я покажу тебе твою комнату.

Леопард поднялся за ней по лестнице и вошел в комнату, чисто и даже изящно убранную. Ковер и занавеси, впрочем, полиняли от солнца; рисунок на них был старинный. Вся комната имела вид, по которому следовало заключить, что она долго оставалась незанятою.

При входе вх нее, мистрисс Эвенель опустилась на первый стул.

Леонард, с нежностью, обвил руками стан её.

– Простите меня, дорогая бабушка: мне кажется, я сильно обеспокоил вас.

Мистрисс Эвенель быстро освободилась от объятий юноши. Выражение лица её изменилось; казалось, что все нервы её приведены были в движение. Положив руки на густые кудри Леонарда, она с чувством произнесла:

– Да благословит тебя Бог, внук мой!

И вместе с этим оставила комнату.

Леонард опустил на пол свой чемоданчик и внимательно осмотрелся кругом. Казалось, что комната была занимаема прежде женщиной. На маленьком комоде стояла рабочая шкатулка; над комодом находилось несколько полочек для книг, подвешенных на лентах, некогда голубого, но теперь неопределенного цвета. При каждой полочке, на тех местах, где проходили ленты, приделаны были бантики и толковые кисточки – вкус женщины, или, вернее, девицы, которая старается придать особенную прелесть самым обыкновенным окружающим ее предметам. По привычке, можно сказать, механической, свойственной всем учащимся, Леонард взял с полки несколько книг. Это были: Спенсера «Прекрасная Царица»; сочинения Расина на французском и Тассо на итальянском языке. На заглавном листе каждого тома находилась надпись «Леонора», сделанная знакомым Леонарду почерком. Леонард поцаловал книги и положил их на место с чувством, исполненным нежности.

Леонард не пробыл в своей комнате и четверти часа, когда в дверь постучалась служанка и пригласила его к чаю.

Бедный Джон успокоился и даже сделался веселее; мистрисс Эвенель сидела подле него и в своих руках держала его руку. Джон беспрестанно спрашивал о сестре своей Джэн; не ожидая ответа на свои вопросы. Потом он разговорился о сквайре, которого поминутно смешивал с Одлеем Эджертоном, говорил много о выборах и партии «синих» и выражал надежду, что Леонард современем сам будет приверженцем этой партии и её верным защитником. Наконец он занялся чаем и за этим занятием не произносил ни слова.

Мистрисс Эвенель говорила очень мало, но от времени до времени бросала на Леонарда взгляды, и при каждом из этих взглядов лицо её судорожно искажалось.

Вскоре после девяти часов мисстрисс Эвенель зажгла свечу и, вручив ее Леонарду, сказала:

– Ты, вероятно, устал; комнату свою знаешь. Спокойной ночи.

Леонард взял свечу и, по обыкновению, постоянно соблюдаемому дома, поцаловал щоку бабушки. Потом он взял за руку деда и также поцаловал его. Старик уже дремал и сквозь сон пробормотал: «это Нора!»

Прошло полчаса после того, как Леонард удалился в свою комнату, когда в гостиную тихо вошел Ричард Эвенель и присоединился к беседе своих родителей.

– Ну, что, матушка? спросил он.

– Ничего, Ричард ведь ты видел его?

– И полюбил его. Знаете ли, у него глаза совершенно как у Норы? его глаза гораздо больше имеют этого сходства, нежели глаза сестры Джэн.

– Да; я сама скажу, что он гораздо лучше сестры Джэн и больше всех вас похож на отца. В свое время Джон был красавец. Так тебе понравился этот мальчик? значит ты возьмешь его к себе?

– Непременно. Потрудитесь сказать ему завтра, что он поедет к джентльмену, который будет ему другом, и больше ни слова. Почтовая карета будет у дверей сейчас после завтрака. Пусть он садится в нее и отправляется, а я буду поджидать его за городом. Какую комнату вы отвели ему?

– Ту, которую ты не хотел взять.

– Комнату, в которой спала Нора? О, нет! Я не мог сомкнуть в ней глаза на одну секунду. Сколько чарующей прелести было в этой девушке! и как мы все любили ее! Да и стоило любить ее: она была так прекрасна и так добра… слишком добра, чтобы жить ей в этом мире.

– Никого из нас нельзя назвать слишком добрым, сказала мистрисс Эвенель, весьма сурово: – и прошу тебя в другой раз не выражаться подобным образом. Спокойной ночи. Мне пора уложить в постель твоего бедного отца.

На другое утро, когда Леонард проснулся, глаза его остановились на лице мистрисс Эвенель, склонившейся над его подушкой. Но прошло много времени, прежде чем он узнал это лицо: до такой степени изменилось его выражение; в нем столько было чувства нежного, материнского, что лицо его родной матери не казалось ему таким привлекательным.

– Ах это вы, бабушка! произнес он, приподнявшись и в то же время обвив руками её шею.