Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

– Садись мне на спину, – предложил Волк.

– Но ведь ты меня съешь, гражданин?

– С какой стати? – отвечал Волк. – Съем я тебя или не съем, чувства голода я не утолю.

Воробей для Волка – это даже меньше, чем для меня льняное семечко.

Мне было страшно, но как истинный философ я совладал со страхом. Добрый Волк позволил мне усесться ему на хвост и взглянул на меня голодными глазами, но не тронул.

– Что поделываете? – осведомился я, чтобы поддержать беседу.

– Да вот, – отвечал он, – поджидаем двух русских помещиков, которые приехали погостить в соседнее имение; когда они поедут назад, мы, пожалуй, съедим их трусливых Лошадей, подлых кучеров, слуг, да и самих господ.

– Это будет забавно.

Не сочтите, о Звери, что я желал подольститься к этому дикому республиканцу, который, скорее всего, не любил, чтобы ему противоречили; нет, я сказал, что думал. На парижских чердаках, да и во всех других местах я слышал столько проклятий по адресу чудовищной разновидности людей, именуемых помещиками, хозяевами, собственниками , что ненавидел их, даже не имея о них ни малейшего понятия.

– Но сердце их вам не достанется, – пошутил я.

– Почему это? – удивился гражданин Волк.

– Я слыхал, что у них его нет.

– Вот беда-то! – воскликнул Волк. – Для нас это большая потеря, и не единственная.

– Как это?

– Увы, – продолжал гражданин Волк, – многие из наших погибнут в бою; но отечество превыше всего! Притом добыча составит всего шесть Человек, четыре Лошади и еще кое-какие припасы, для нашей секции Прав Волка [368], состоящей из тысячи Волков, это капля в море. Представь, Воробей, что мы ничего не ели уже целых два месяца.

– Совсем ничего? – спросил я. – Ни одного русского князя?

– Даже ни одной дикой Лошади! Эти подлые Лошади чуют нас издалека!

– Как же вы поступите?

– Законы республики приказывают молодым Волкам и Волкам зрелым сражаться, но не питаться. Я молод, я уступлю добычу женам, детям и старикам…

– Прекрасная мысль, – сказал я.

– Прекрасная? – отвечал он. – Нет, самая простая. Мы признаем неравенство лишь в возрасте и в поле. Мы все равны.

– Отчего?

– Оттого, что мы все равно сильны.

– Тем не менее вы, Ваша Светлость, стоите в карауле.

– Потому что пришел мой черед, – отвечал молодой Волк, ничуть не рассердившийся на то, что его повысили до Светлости.

– Есть ли у вас Хартия? – спросил я.

– А что это такое? – удивился молодой Волк.

– Но ведь вы состоите в секции Прав Волка, значит, у вас есть права?

– Право делать то, что мы хотим. Мы собираемся вместе, только если всем Волкам грозит опасность, и, когда идем на дело, избираем себе командира; но после он вновь становится простым Волком. Ему никогда не взбредет на ум считать себя лучшим, чем Волк, у которого молоко на губах едва обсохло. Все Волки – братья!

– А в каких еще случаях вы собираетесь вместе?

– Чтобы бороться с голодом или чтобы охотиться в общих интересах. Мы охотимся секциями. Если все страдают от голода, мы делим добычу, и делим поровну. Да будет тебе известно, Воробьишка, что в самых ужасных обстоятельствах, когда степи завалены снегом, а все дома закрыты и три месяца подряд у нас и мелкой косточки не бывает в пасти, мы подтягиваем животы и согреваем друг друга! Со времен основания Волчьей республики не было случая, чтобы один Волк поднял лапу на другого. Это было бы равносильно цареубийству: ведь в Волчьей республике всякий Волк – государь. Недаром говорится: «Волк волка не съест»; это чистая правда, а Люди при виде волчьего братства краснеют от стыда [369].

Я предложил им съесть несколько яиц всмятку

– Ну и ну! – сказал я, чтобы его развеселить. – А Люди говорят, что у них государи – сущие Волки. Но если у вас все так устроено, значит, у вас не должно быть наказаний?

– Если Волк не выполнил своих обязанностей, упустил добычу, не унюхал опасности и не предупредил о ней, его бьют; но он не лишается уважения себе подобных. Всякий может оступиться. Законы республики предписывают искупить вину. Но если речь не идет об охоте ради утоления общественного голода, каждый свободен, как ветер, и тем более силен, что при необходимости может рассчитывать на помощь всех остальных.

– Как же это прекрасно! – воскликнул я. – Жить одному и заодно со всеми! Вы разрешили величайшую из проблем.

«Боюсь, однако, – прибавил я мысленно, – что парижские Воробьи недовольно просты для того, чтобы согласиться с такой системой».

– Ура! – закричал мой друг Волк.

Я вспорхнул и полетел в десяти футах над ним. В то же мгновение сотня дюжин Волков в роскошных волчьих шкурах устремились вперед быстро, как Птицы. Вдали я увидел две кибитки, запряженные каждая парой лошадей; они мчались во весь опор, а ехавшие в них господа и слуги храбро защищались саблями, но Волков это ничуть не смущало; они бросались под колеса, с величественным самоотвержением жертвуя своей шкурой и являя пример высшего республиканского стоицизма. Они остановили Лошадей, и лишь только их зубы впились в лошадиную плоть, Лошадям пришел конец! Свора потеряла сотню Волков, но зато получила хорошую добычу. Мой Волк как часовой получил право закусить кожаными фартуками от колясок. Отважные неимущие Волки съели даже людскую одежду и пуговицы. На поле боя остались только шесть черепов, которые оказались такими твердыми, что Волки не смогли их ни разбить, ни разгрызть. Затем оставшиеся в живых осмотрели трупы собратьев, погибших в сражении, и воспользовались ими с величайшей изобретательностью. Оголодавшие Волки улеглись под мертвыми телами. Хищные птицы слетелись к падали, и сами пали жертвами волчьей хитрости.

Придя в восторг от этой абсолютной свободы, которой ровно ничего не грозит, я задумался о причинах такого восхитительного равенства. Равенство прав безусловно проистекает от равенства возможностей. Все Волки равны, потому что все они имеют равную силу, на что мне намекнул мой собеседник. Итак, для того чтобы сделать равными всех граждан, нужно доставить им всем с помощью воспитания равные способности, как это принято у Волков. У этих республиканцев все граждане проходят такую суровую школу, что слабые в ней не выживают; Волчонок должен уметь сражаться и терпеть боль; посему все они равно отважны. Тот, кто ставит себя выше другого, не становится оттого благороднее, напротив, он развращается в неге и безделье. Волки не имеют ничего, но одновременно имеют все. Однако сей восхитительный результат рожден волчьими нравами. Какая возвышенная задача – реформировать нравы страны, погрязшей в наслаждениях! Я начал догадываться, отчего и как получилось, что в Париже одни Воробьи живут в оазисах, где их потчуют червяками и зерном, а другие, бедные Воробьишки, вынуждены искать пропитание на улицах. Как же убедить счастливых Воробьев стать равными с Воробьями несчастными? какую новую фанатическую веру изобрести?