Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Справедливости ради, хозяин, должен вам сказать, что эта сцена социального возрождения в исполнении прославленного актера Ларидона имела большой успех [408]. Конечно, он толстоват для этой роли, а быть может, и староват. Но он играет энергично, страстно, с шиком , как пишут в газетах, посвященных изящным искусствам [409].

Хороша – или по крайней мере кажется таковой – и сцена, в которой Земира, Собачка королевы, прогуливается в лесу Аранхуэса. Земира ступает тихо и плавно; длинные ее уши опущены почти до земли, походка выдает печаль и тревогу. Внезапно на опушке леса Земира встречает… кого бы вы думали? Азора! Азора, возрожденного к новой жизни, влюбленного, сияющего новой красой, Азора собственной персоной! Он ли это? или не он? или кто-то совсем другой? О тайна! о жалость! о ужас! А также о радость! о исступление! о драгой Азор! [410]Двое влюбленных понимают все без слов. Они любят, обожают друг друга – это ясно. Все остальное неважно. Скажите ей: «Вы восседаете на одном из величайших престолов мира» – она ответит: «Какое мне до этого дело?» Скажите ему: «Вспомни, что ты поваренок, приставленный к вертелу» – он вцепится вам в глотку. О прекрасные часы, исполненные поэзии! о прелестные восторги, исполненные страсти! о величие и падение любви! и, чтобы покончить во всеми этими восклицаниями, о суета сует!

Ибо, говоря словами поэта, у всякой двери есть штырь, у всякого замка есть ключ, во всякой розе есть червь, во всяком сборище есть шпион, а во всякой псарне есть Пес; но не менее верно и то, что у всякого Сверчка есть свой шесток, а в аранхуэсском лесу есть страшный Датский Дог, который наблюдает за нашими любовниками издалека [411]. «Ах так, вы любите друг друга, – говорит он, скрестив лапы на груди, – вы любите друг друга без моего ведома и согласия! в таком случае трепещите, трепещите, несчастные!» И вот, не успевает Земира возвратиться к своей царственной хозяйке, которая призывает ее к себе с лакомством в руках и лаской во взгляде, как Датский Дог кладет конец восторгам Азора. «Земира находит тебя красивым, – говорит он, – а я хочу, я приказываю, чтобы ты явился Земире не в заемном обличье, не гладким и расчесанным, как породистый Пес из хорошего дома, но мерзким и сальным, испачканным соусами и золой, воняющим помоями, как и подобает кухонному Псу, каким ты рожден; но мало этого: ты не только покажешься Земире таким, каков ты есть, вылитым Дикобразом с салфеткой на шее, с всклокоченной шерстью и униженным взором, но еще и расскажешь обо всем королеве, чтобы она узнала о поведении своей любимицы».

Вот что пролаял – да что я говорю, провыл Датский Дог, скрежеща зубами. И вы даже вообразить не можете, о хозяин, каким свистом встретили зрители его речь. Все, кто умеет свистеть, – Сойки и Попугаи, Дрозды и Змеи – все освистывают злосчастного Датского Дога. Но несмотря на это, драма развивается именно так, как хочется ему: бедняга Азор, сделавшийся было таким красавцем, является пред своей возлюбленной нечесаным неряхой; и тут-то, в присутствии длинноносого и длинношеего пыточных дел мастера Аиста, взирающего на все свысока, Азор открывает Земире, что он, в сущности, всего-навсего подлый поваренок; что в тот день, когда он ее встретил, он только что принял ванну, но то была первая ванна в его жизни. Поверите ли, хозяин? Услышав это ужасное признание, Земира в свой черед бросается к ногам Азора. «О, – говорит она, – как счастлива я любить тебя в твоем низком звании! как я горжусь тем, что могу принести свою гордость тебе в жертву! Ты просишь моей лапы и моей любви – вот моя лапа: я отдаю ее тебе перед всем миром! Приди, Азор, приди в мои объятия!» Видели бы вы, хозяин, как зарыдали при этих словах зрители: Барсук, властитель дум верхних ярусов, тщетно пытался сдержать слезы; Бык в ложе закрывал глаза, чтобы не заплакать; Райские птицы в райке захлопали крыльями, глотая слезы; Петух, навострив шпоры, собрался вызвать театрального предателя на дуэль. Зрители только и делали, что стонали, скрипели зубами и как по заказу лишались чувств: можно было подумать, что в зале не Звери, а Люди.

Так окончился четвертый акт.

Возьмусь ли пересказать вам акт пятый? Не думаю, хозяин, чтобы я был обязан это сделать, ибо не пристало мне, Вашему Псу, узурпировать права критика. Довольно Вам будет знать, что в этом пятом акте Псы превратились в Тигров, как это заведено у приличных авторов. Тигр входит волчьей поступью, с кинжалом в руках; он застает Тигрицу в объятиях другого Тигра и, не извольте сомневаться, вонзает кинжал в грудь обоим без всякой жалости! [412]

Похоже, что кроткая Земира, выйдя замуж, сделалась Тигрицей; это случается в самых образцовых семьях. Кстати, мне сказали, что все это – старая история одного дворового Пса по имени Отелло.

Когда пятый акт, полный преступлений и убийств, ударов кинжалов и ручьев крови, окончился, занавес упал; вскоре должна была начаться комедия [413]с участием Белых Мышей и толстого Дикобраза, который вызывает смех уже одним своим видом.

По окончании драмы зрители постепенно пришли в себя. Слезы высохли; Пантеры наморщили усы, Львицы запустили розовые когти в гриву, каждый внимательно взглянул на соседку: Заяц на Крольчиху, Мотылек на Улитку, Шелковичный Червь на Супругу Майского Жука, Кукушонок на всех и каждого. Проворные Мартышки, задрав хвост выше головы, поднесли всем желающим прогорклые орехи, грюйерский сыр, полуобглоданные кости и прочие лакомства, а зрители соблаговолили их отведать. Что же до меня, я поступил так, как всегда поступаете вы в дни больших премьер: не теряя ни минуты, вышел из ложи, держась таинственно, как и подобает здравомыслящему Животному, которое знает больше, чем говорит. С видом спокойным, солидным, рассудительным я стал прогуливаться по фойе, роль которого в этом театре играет птичий двор [414]; так вот, на этом птичьем дворе я встретил разного рода Вонючек , злобных и спесивых педантов: бешеных Собак, блестящих, но безмозглых Попугаев; Обезьян исключительной прыгучести; Львов, которым шлифовали зубы первые театральные красавицы; Тигров, которые рассекали воздух хвостами, никому не причиняя зла. При виде всей этой компании я вспомнил слова нашего Мольера и Лабрюйера, единственного, кто взял на себя благородную обязанность написать историю Животных и с кем, клянусь Цербером! нам не пристало соперничать, – так вот, я вспомнил его стих:

Зверей злодейских роковая пара [415].

Каждый сторонился их с ужасом, а если кто и кланялся, то с гримасой на лице; пожав собеседнику лапу, эти Звери отходили от него с когтями в крови; поцелуи их больше походили на укусы. Говорят, что эти существа именуются критиками. О хозяин! каким ремеслом вы заняты! [416]