Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Ну и ну. Когда я сообщил, что вы мне принадлежите, то, должен вам заметить, получил доступ за кулисы и смог увидеть там всех этих Кошечек, которые мастерски умеют прихорашиваться: одна показывает белые зубки, другая прячет черные; одна мяукает так нежно, другая вылизывает себя так радостно! Все они были со мной очень милы и приветствовали самым ласковым мурлыканьем . Разговор зашел о погоде, о заре, о рассвете, о жемчужной росе, и вдруг эти дамы, укутанные в меха, захотели взглянуть на восход солнца. Сказано – сделано. Я решил не отставать и отправился в Монморанси [417]в обществе двух Борзых Псов, давних моих приятелей, юного Оленя, ученика Консерватории, и робкой молоденькой Лани, которая на следующей неделе должна дебютировать в ролях Вольни и Плесси [418].

Нас всех приняли очень гостеприимно на постоялом дворе «Золотой Лев». Я впопыхах диктую это письмо здешнему Барану, который исполняет в лесу Монморанси обязанности общественного писаря. Послание мое придет к вам с Вороньей почтой, а я прикладываю к нему свой коготь, поскольку фельетонист я начинающий и грамоте не обучен.

P.S. Мои наилучшие пожелания Луи, нашему камердинеру, а также и Котенку, который, на мой вкус, чересчур рыж; впрочем, о вкусах и цветах не спорят. Был бы рад, если бы к моему возвращению у Канарейки уже вылупились все птенцы.

Увы, эта галантная прогулка начинающего фельетониста оказалась последней. Несмотря на свое имя, Пистолет не был создан для того множества трудов, оскорблений и клевет, из которых соcтоит литературная жизнь. Он был всего-навсего очаровательный и резвый Спаниель, исполненный радости и любви, глядящий на жизнь восторженным взором и призванный быть бравым Псом без предрассудков. Он ненавидел распри партий, обольщения самолюбия, междоусобицы театрального люда. Он явился на свет не для того, чтобы все критиковать, но для того, чтобы всем наслаждаться. Ничего он так не чуждался, как поисков неверного лая в концерте и неверных интонаций в тявканье ему подобных, ложных красок в оперении Птицы и ложных шагов в поведении Оленя, убегающего в чащу. Он любовался жизнью, движением, внешним миром. Он любил Животных по-братски, потому что не уступал им ни в силе, ни в доброте, ни в красоте, ни в отваге. Он любил Людей как они есть, потому что никогда не видел от них ничего кроме ласк и лакомств, заботы и сухариков. На беду, судьба поместила его в дом Литератора и помимо воли несчастный Зверь узрел вблизи то исключительное существование, которое кажется столь блестящим всем, кто наблюдает его издали [419]. Прибавьте к этим ежедневным печалям разочарования первой любви, измены актерок, которых Пистолет уверял в нежных чувствах, и вы поймете, отчего им постепенно овладела та роковая меланхолия, которая только что свела его в могилу. Пистолет, подобно величайшим поэтам, скончался от скуки. И он тоже умер со словами: «Здесь что-то было!» [420]Между тем это что-то было не чем иным, как благородным инстинктом охотника, нюхом Ищейки, помогающим отыскать хищного Зверя, ретивой бдительностью Гончей, неутомимым терпением Легавой, – всеми теми добродетелями, которые так необходимы на осенней охоте. Таковы были инстинкты благородного Животного; однако, вопреки природе, этого охотника превратили в фельетониста, из этого Нимврода сделали аббата Жоффруа [421], этому Зверю, призванному мчаться по лесу Шантийи следом за двадцатилетними принцами [422], поручили cтрочить доносы о театральных делах и закулисных интригах. Пистолета убила скука; он умер от горя и бедствий, умер как последний из фельетонистов. Когда бы он мог гоняться за рогатыми Оленями, а не за комедиантами, изображающими рогатых мужей, он был бы сегодня в таком же добром здравии, как вы да я.

Львица

Галоп в танцевальной зале Мюзара

В этот момент в Человеке обнаруживается такое множество звериных страстей, что сомневаться в его близости к нам становится уже невозможно

На деньги, собранные друзьями начинающего критика, будет поставлен надгробный памятник с самой простой надписью: «Здесь принимается подписка». Правда, до сей минуты мы еще не собрали и половины франка на возведение этого монумента. Неудивительно: ведь наш друг Пистолет всех хвалил и никого не обидел; у него было так мало врагов и так много друзей!

Но еще дешевле, чем самый скромный памятник, стоят надгробные вирши. Вот двустишие, которое сочинил на смерть Пистолета поэт нашего времени г-н Дейё [423], оплакавший его как писатель и как охотник:

У подножия горы Атлас [425], в пустыне, лежат владения старого и хитрого Льва. В юности он много путешествовал и добрался до Лунных гор [426]; он побывал в Берберии, в Томбукту и Готтентотии, повидал республики Слонов и Тигров, Бушменов и Троглодитов [427], все они поставляли ему дань, а он не доставлял им особых неприятностей; Бараны начали блеять у него в пасти, только когда под старость зубы его притупились. Эта бескрайняя снисходительность снискала ему прозвище Космополит, или Друг всех на свете [428]. Воссев на трон, он пожелал основать Львиное правосудие на восхитительной аксиоме: «Кто глотает подданных, глотает знания». Посему он слывет одним из самых образованных монархов. Что, впрочем, не мешает ему ненавидеть литературу и литераторов. «Они запутывают еще сильнее то, что запутано и без них», – говорит он.

Но, несмотря на все его старания, народ желал учиться. Жители пустыни показали грозные когти. Возроптали не только подданные Космополита, но даже члены его собственного семейства. Юные Когтистые Высочества упрекали отца в том, что он запирается вместе со своим фаворитом, огромным Грифоном, и пересчитывает свои сокровища втайне от всех.

Старый Лев много говорил, но мало действовал. Меж тем под львиными гривами зрела смута. Время от времени Обезьяны, засевшие в ветвях, затевали обсуждение опасных тем. Тигры и Леопарды требовали деления добычи поровну. Наконец, раскол в массы здесь, как и повсюду, вносила проблема мяса и костей.