Сильвия Плат - Под стеклянным колпаком

– Мне очень нравится балалайка, – ответила я.

У Константина была комната с балконом, выходившим на реку, и в темноте мы слышали перекличку буксиров. Я была тронута его вниманием, полна нежности и абсолютно убеждена в том, на что собираюсь пойти.

Я знала, что вполне могу забеременеть, но эта мысль маячила где-то вдалеке и совсем меня не беспокоила. Не существовало стопроцентной гарантии не забеременеть – именно так говорилось в статье «Ридерс дайджест», которую мама вырезала оттуда и прислала мне в колледж. Статью написала замужняя женщина-адвокат с детьми, назвав ее «В защиту целомудрия». В ней излагались все причины, почему девушка не должна спать ни с кем, кроме мужа, и к тому же только после свадьбы.

Главный посыл статьи заключался в том, что мужской мир отличается от женского, так же как и мужские эмоции отличны от женских, и только брак в состоянии должным образом соединить эти миры и эмоциональные различия. Мама говорила, что девушки не сознают этого до того, пока не становится слишком поздно, так что надо следовать советам знатоков вроде замужних женщин.

Автор статьи утверждала, что образцовые мужчины стремятся сохранить невинность для своих жен, и даже если они успели ее лишиться, они хотят стать теми, кто просвещает жену в сексе. Конечно, они попытаются уговорить девушку заняться сексом и скажут, что потом на ней женятся, но как только она поддастся на их уговоры, они потеряют к ней всякое уважение и станут заявлять, что если она пошла на это с ними, то пойдет и с другими. В конечном итоге жизнь ее превратится в кошмар.

Эта дама заканчивала статью, говоря, что береженого Бог бережет, что стопроцентных контрацептивов не существует и что внебрачная беременность – это сущее наказание.

Единственное, как мне показалось, чего не затрагивала эта статья, – так это чувств девушки. Может, и хорошо хранить целомудрие и потом выйти за целомудренного мужчину, но что, если после свадьбы он вдруг признается, что успел лишиться целомудрия, как Бадди Уиллард? Меня бесила одна мысль о том, что женщине приходится жить лишь целомудренной жизнью, а мужчине можно вести двойную жизнь: одну целомудренную, а другую – не совсем.

Наконец я решила, что если так трудно найти здорового и достаточно интеллигентного мужчину, который сохранил бы целомудрие к двадцати одному году, то мне вполне можно позабыть о собственном целомудрии и выйти за кого-нибудь тоже не целомудренного. Тогда, если он начнет меня доставать, мне будет чем ответить.

В девятнадцать лет целомудрие было моей самой главной проблемой. Вместо того чтобы делить мир на католиков и протестантов, республиканцев и демократов, белых и черных и даже на мужчин и женщин, я делила его на тех, кто спал с кем-нибудь или не спал. И это представлялось мне единственным существенным различием между людьми.

Мне казалось, что в тот день, когда я переступлю черту, со мной произойдут радикальные перемены. Я думала, что это будет походить на мои ощущения после возвращения из Европы (если я вообще туда когда-нибудь поеду). Я вернусь домой, и если внимательно посмотрюсь в зеркало, то смогу разглядеть в уголке глаза крохотную альпийскую вершину. Теперь мне представлялось, что если я завтра посмотрюсь в зеркало, то замечу в уголке глаза кукольную фигурку Константина, улыбающегося мне.

Так вот, примерно час мы сидели на балконе у Константина в шезлонгах, а между нами стоял игравший проигрыватель и лежала стопка пластинок с записями балалаечников. Нас озарял слабый молочно-белый свет то ли от уличных фонарей, то ли от полумесяца, то ли от машин, то ли от звезд – сама не знаю от чего. Но, если не считать того, что он держал меня за руку, Константин не выказывал ни малейшего желания меня соблазнить.

Я спросила, обручен ли он или, может, с кем-нибудь постоянно встречается, полагая, что дело, наверное, в этом. Но он ответил отрицательно и подчеркнул, что не стремится к таким привязанностям.

В конце концов я почувствовала, как на меня наваливается сильная дремота от выпитого мною вина, отдающего сосновой корой.

– Пожалуй, я пойду прилягу, – сказала я.

Я непринужденно прошла в спальню и чуть наклонилась, чтобы скинуть туфли. Чистая постель слегка покачивалась передо мной, словно спасательная шлюпка. Я растянулась на ней и закрыла глаза. Потом услышала, как Константин вздохнул и вошел через балконную дверь. Одна за другой его туфли стукнулись о пол, и он лег рядом со мной.

Я искоса смотрела на него сквозь упавшие на лицо волосы. Он лежал на спине, закинув руки за голову и глядя в потолок. Засученные до локтей рукава его накрахмаленной рубашки смутно белели в полумраке, а загорелая кожа казалась почти черной. Я подумала, что он, наверное, самый красивый из всех мужчин, которых я видела.

Мне подумалось, что если бы я обладала изящными, точеными чертами лица или могла бы со знанием дела рассуждать о политике, или была бы известной писательницей, то тогда Константин, возможно, нашел бы меня достаточно интересной для того, чтобы со мной переспать.

Потом мне стало интересно, превратится ли он в моих глазах в посредственность, если я начну ему нравиться. А если он в меня влюбится, начну ли я выискивать в нем один недостаток за другим, как в Бадди Уилларде и прочих до него. Раз за разом повторялось одно и то же.

Вдали я замечала некоего безупречного мужчину, но, стоило ему приблизиться, как я тотчас убеждалась, что он мне не подходит. Это была одна из причин, почему я никогда не хотела выйти замуж. Мне меньше всего хотелось жить в твердой уверенности и быть местом, откуда выпускается устремленная в будущее стрела. Мне хотелось постоянных перемен и волнений, хотелось самой устремляться во всех направлениях, как цветные стрелы фейерверка на День независимости.

Я проснулась от шума дождя. Вокруг царила кромешная тьма. Через какое-то время я разглядела смутные контуры незнакомого мне окна. Время от времени из ниоткуда появлялся тонкий лучик света, пробегал по стене, как призрачный, что-то ищущий палец, и вновь исчезал. Затем я услышала чье-то дыхание.

Сначала мне показалось, что это я дышу, лежа в своем темном гостиничном номере после отравления. Я замерла, но дыхание не прекратилось. Рядом со мной на постели светился зеленый глаз, разделенный на четверти, как компас. Я протянула руку и коснулась его. Потом подняла. Вместе с ним поднялась рука, тяжелая, как у мертвеца, но теплая ото сна.

Наручные часы Константина показывали три ночи. Сам он лежал в рубашке, брюках и носках в том же положении, в каком я его оставила, когда уснула. Когда мои глаза привыкли к темноте, я различила его бледные веки, прямой нос и мягкий, правильной формы рот, но они казались иллюзорными, словно выписанными на клочьях тумана. На несколько мгновений я склонила лицо, изучая его. Раньше я никогда не засыпала рядом с мужчиной.