Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Мое терпение опасно иссякало, но я контролировал себя, помня о своей роли в спектакле, который разыгрывал, и тогда я разразился громким резким смехом.

«Браво! – воскликнул я. – Сразу же видно, какой вы отличный парень! Вам совершенно не нравятся моралисты. Ха! Ха! Превосходно! Я с вами согласен. Добродетельный человек и дурак – нынче синонимы. Да, я прожил достаточно, чтобы это понять. А вот и наш кофе с „Глорией“! Я с радостью выпью за ваше здоровье, синьор Феррари, вы я должны стать хорошими друзьями!»

На секунду он казался пораженным моей внезапной вспышкой радости, но затем сам сердечно рассмеялся, и когда официант появился с кофе и коньяком, пользуясь случаем, он отпустил двусмысленную довольно бестактную шутку в адрес личных качеств некой Антуанетты, которую официант вроде бы одобрял в качестве будущей супруги. Парень усмехнулся, ни капли не обиженный, и положил в карман новую порцию чаевых от Феррари и от меня, убегая по новым поручениям от других клиентов, очевидно очень довольный собой, Антуанеттой и миром в целом. Возобновляя прерванный, разговор я сказал:

«А этот несчастный слабоумный Романи – он умер внезапно?»

«Именно так, – ответил Феррари, откидываясь на стуле и поворачивая свое красивое сияющее лицо к небу, где звезды начинали уже выскакивать одна за другой. – Случилось по всей видимости так, что он поднялся рано утром и вышел на прогулку в один из тех чертовски жарких дней августа и на самой границе своих владений набрел на продавца фруктов, умиравшего от холеры. Конечно, с его донкихотскими идеями, он должен был остановиться и поговорить с мальчишкой, а затем помчался как сумасшедший по жаре в Неаполь, в поисках врача для него. Вместо доктора он встретил священника и притащил его на помощь к умирающему (кто, кстати, уже умер тем временем и не нуждался больше в заботе), а потом и сам свалился от холеры. Его тогда перенесли в простую гостиницу, где часов через пять он скончался, все время осыпая проклятиями тех, кто посмел бы тащить его живого или мертвого на его виллу. В итоге этим последним он показал наличие здравого смысла: на самом деле, он страшно боялся заразить чумой жену и ребенка».

«Ребенок – мальчик или девочка?» – спросил я.

«Девочка. Вполне обычная, неинтересная и старомодная – в точности как ее отец».

Бедная моя маленькая Стела.

Каждая клеточка моего тела дышала негодованием и возмущением той безразличной холодностью, с которой он, человек, претендовавший на любовь к ней, говорил теперь о ребенке. Она ведь, по его мнению, осталась без отца, и у него были все основания полагать, что мать мало заботится о ней. При всем этом я ясно представил, как в скором времени девочка останется совсем одинокой и всеми брошенной в доме. Но я никак не отреагировал, я рассеянно потягивал свой коньяк в течение нескольких секунд, а затем спросил:

«А как был похоронен граф? Ваш рассказ меня крайне заинтересовал».

«О, священник, который был с ним, видел его похороны и, я полагаю, соборовал его. Так или иначе, его положили в гроб со всеми необходимыми почестями и отнесли в фамильный склеп – я лично присутствовал при этом».

Я невольно уставился на него, но быстро подавил свой порыв.

«Вы присутствовали там? Вы, вы?!» – и мой голос чуть было не выдал меня.

Феррари поднял брови с вопросительным удивлением.

«Конечно! Вы этим удивлены? Но, вероятно, вы не совсем понимаете. Я был очень близким его другом, ближе даже, чем брат, можно сказать. И было естественно, даже необходимо, чтобы я сопровождал его тело в последний путь».

На этот раз я сумел совладать с собой.

«Понимаю, понимаю! – бормотал я поспешно. – Умоляю простить меня, мой возраст обязывает меня беспокоиться о болезнях в любой форме, и я на секунду испугался, что инфекция может быть передана через вас».

«Через меня! – он легко рассмеялся. – Я никогда в своей жизни не болел и ничего не боюсь, даже холеры. Я полагаю, что подвергался некоторому риску, хотя в тот момент об этом не думал, а вот священник – один из ордена Бенедиктинцев – умер уже на следующий день».

«Потрясающе! – пробормотал я поверх моей чашки кофе. – Просто потрясающе! И вы совсем не беспокоились о себе?»

«Абсолютно нет! Сказать по правде, я вооружен против передающихся при контакте инфекций тем убеждением, что мне не суждено умереть от болезни. Пророчество, – здесь тень омрачила его черты, – странное предсказание было сделано обо мне, когда я только родился, которое, исполнится оно или нет, защищало меня от паники в дни чумы».

«Неужели! – сказал я заинтересованно, так как это было ново для меня. – И могу я спросить, в чем же оно заключается?»

«О, конечно! Оно гласит, что мне суждено умереть насильственной смертью от руки очень близкого друга. Это всегда казалось мне абсурдным утверждением, старой бабушкиной сказкой, а сейчас оно звучит еще более невероятно, чем когда-либо, учитывая, что единственный близкий друг, который у меня был, теперь мертв и похоронен – его звали Фабио Романи».

И он слегка вздохнул. Я поднял голову и пристально на него посмотрел.

Скрывающая чернота моих очков не позволила ему заметить направленный на него пристальный взгляд. Его лицо потемнело от неглубокой печали, а глаза стали задумчивыми и почти грустными.

«И все же вы любили его, несмотря на его неблагоразумие?» – сказал я.

Он очнулся от задумчивости, в которую до этого погрузился, и улыбнулся.

«Любил его? Нет! Абсолютно нет – ничего подобного! Он мне действительно нравился – он ведь купил у меня несколько картин – у бедных художников всегда есть некоторого рода чувства к покупателям их работ. Да, он мне довольно нравился до тех пор, пока не женился».

«Ха! Полагаю, что его жена встала между вами?» – он слегка покраснел и поспешно допил остатки своего коньяка.

«Да, – ответил он кратко, – она встала между нами. Мужчина после женитьбы никогда уже не бывает прежним. Но мы сидим здесь уже так давно, может, выйдем на прогулку?»

Очевидно, ему не терпелось сменить тему разговора. Я медленно поднялся, как будто мои суставы стали негибкими с возрастом, и вынул свои часы, украшенные драгоценными камнями, чтобы узнать время. Было уже больше девяти часов.

«Быть может, – обратился я к нему, – вы прогуляетесь со мною до отеля? Я держу за правило возвращаться рано: страдаю хроническим заболеванием глаз, как вы заметили, – здесь я поправил очки, – и я не могу долго выносить искусственный свет. Мы можем продолжить наш разговор по пути. Почту за честь войти в число ваших клиентов».

«Премного благодарен! – ответил он весело. – Я с удовольствием покажу вам свои скромные наброски. Возможно, что-нибудь из них вы найдете подходящим к вашему вкусу, а я, конечно, буду польщен. Однако, слава Богу, я уже не столь сильно нуждаюсь в клиентах, как прежде; фактически я намеревался совсем оставить профессию приблизительно через шесть месяцев или около того».