Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

Я прочитал этот последний параграф своей жене, внимательно наблюдая за ее реакцией, когда медленно произносил содержащиеся в нем слова. Она выслушала, и яркий румянец залил ее щеки – румянец возмущения – и брови нахмурились тем негодованием, которое я так хорошо знал. Ее губы сложились в сладковатую и холодную улыбку, когда она тихо произносила:

«Должна вас поблагодарить, граф, за то, что вы показали мне, до какой степени дошла дерзость синьора Феррари. Я удивлена той манерой, в которой он вам это пишет! Дело в том, что привязанность моего покойного мужа к нему была столь сильна, что теперь он претендует на свое мнимое право, воображая, будто я действительно его сестра, и что он может тиранить меня, как иногда поступают старшие братья! Я очень сожалею, что была столь терпелива к нему и позволила слишком много свободы».

Чистая правда! Так я подумал и горько улыбнулся. Я теперь находился в самой горячей точке игры – следующий ход нужно было сделать быстро, больше не оставалось времени на сомнения и размышления.

«Я полагаю, мадам, – сказал я, тщательно взвешивая слова, когда складывал письмо от Гуидо и убирал его в карманную записную книжку, – что синьор Феррари горячо стремится стать кем-то большим, чем братом для вас, и весьма в скором времени».

Ох, великолепное женское лицемерие! Не удивительно, что они добиваются такого успеха на театральных подмостках, игра – это часть их природы, составляющая дыхание жизни! Без всяких признаков смущения она подняла свои честные глаза в показном удивлении, затем издала маленький презрительный смешок.

«В самом деле! – сказала он. – Тогда, я боюсь, синьор Феррари обречен на разочарование в своих устремлениях! Мой дорогой граф, – и тут она поднялась и мягко поплыла над полом через комнату ко мне тем грациозным скользким шагом, который чем-то всегда напоминал мне приближение пантеры, – вы действительно хотите сказать, что его смелость достигла такого размера, что – это слишком абсурдно! – он надеется на мне жениться?» И опустившись в соседнее кресло, она глядела на меня со спокойным ожиданием. Растерявшись от такой двуличности этой женщины, я ответил кратко:

«Я полагаю, что так! Он сообщил мне не больше этого». Она презрительно улыбнулась:

«Слишком много чести для меня! И вы, граф, подумали на секунду, что подобное предложение могло встретить мое одобрение?»

Я молчал. Мой разум был озадачен, и я находил сложным бороться и противостоять такому предательству, как это. Что это? Неужели у нее нет ни капли совести? Неужели все эти страстные объятия, длинные поцелуи, обещания верности и слова ласковых обожаний были ничем? Или все это стерлось из ее памяти так же легко, как меловые надписи со школьной доски? Я даже почти пожалел Гуидо! Его судьбе в ее руках, очевидно, суждено было повторить мою собственную; и все же, почему я должен быть удивлен в конце концов? Не я ли сам все это просчитал? И не было ли это частью моего возмездия?

«Скажите мне! – продолжил сладкий голос моей жены, проламываясь сквозь мои мысли. – Вы действительно вообразили, что предложение синьора Феррари могло бы встретить мою благосклонность?»

Я обязан был отвечать – комедию нужно было продолжать. Так что я прямо сказал:

«Мадам, я точно так и подумал. Это казалось мне естественным заключением, выведенным из хода событий. Он молод, несомненно красив и после смерти его дяди станет достаточно богатым – чего же еще вы могли бы пожелать? Кроме того, он был другом вашего мужа…»

«И именно по этой причине я никогда за него не выйду! – прервала она меня с решительным жестом. – Даже если бы он мне достаточно нравился, что совсем не так. – (О, злостная предательница!). – Я бы не пошла на такой риск, догадываясь о том, что скажет общество о подобном браке».

«Как, мадам? Простите, но я затрудняюсь понять вас».

«Неужели вы не видите, граф? – продолжила она доверительным тоном, которому трудно было не поверить. – Если бы я вышла замуж за человека, который приходился самым близким другом моему мужу, то злобное общество и люди стали бы с уверенностью говорить, что между нами было нечто и до смерти моего мужа; я точно знаю, что так и будет, а я бы не вынесла подобной клеветы!»

Как говорится, шила в мешке не утаишь! Этим последним заявлением она сама себя обличила, поскольку чистая невинная женщина не могла бы так легко предвидеть осуждение общества. Не имея понятия о зле, она была бы не способна просчитать его последствий. Чрезмерная ханжа сама себя предает: прекрасная леди, которая с негодованием дрожит при виде обнаженной статуи или подобной картины, тем самым сразу же показывает окружающим, что у нее на уме нечто более грубое, чем осуждаемое ею произведение искусства. Абсолютная чистота не боится общественной клеветы, поскольку она знает себе цену и уверена, что истина восторжествует в конце концов. А моя жена – и мне жаль так ее называть – была с рождения порочной и лживой; и все же, насколько щепетильно она вела себя, стараясь заслужить слепое одобрения общества! Бедный свет! Как изящно он был одурачен, и как естественно он принимал эту ложь! Однако мне следовало что-то ответить прекрасной лгунье, чьи сети ловкого обмана теперь старались меня оплести, поэтому я сказал с нарочитой любезностью:

«Никто не посмеет оклеветать вас в моем присутствии, графиня! – она кивнула и прелестно улыбнулась. – Но если это правда, что вы ни капли не увлечены синьором Феррари….»

«Это чистая правда! – воскликнула она с внезапным рвением. – Он груб и невоспитан, мне доводилось видеть его пьяным, а порой он просто невыносим! Я его даже боюсь!»

Я спокойно на нее взглянул: ее лицо побледнело, руки, занятые какой-то шелковой вышивкой, слегка подрагивали.

«В таком случае, – продолжил я неспешно, – тогда мне очень жаль Феррари, бедный парень! Он будет весьма разочарован! Однако признаюсь, что с другой стороны я даже рад, поскольку…»

«Что же?» – страстно вопрошала она.

«Потому что, – отвечал я, изображая небольшое смущение, – появится больше шансов у другого человека, который мог бы искать руки столь совершенной и прекрасной графини Романи».

Она легко встряхнула своими светлыми волосами. Сменяющееся выражение разочарования промелькнуло на ее лице.

«Другому человеку, о котором вы говорите, граф, лучше бы не баловаться подобными амбициями, – сказала она со слабым вздохом, – а особенно, – и тут ее глаза сверкнули возмущением, – с тех пор как синьор Феррари посчитал своим долгом приставить ко мне охрану. Полагаю, что он мечтает приберечь меня для себя, весьма дерзкое и глупое намерение! У меня остается лишь одна возможность: я вынуждена покинуть Неаполь до его возвращения».