Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Почему ты плачешь? – просила Стела с жалобным удивлением. – Ты не рада увидеть папу?»

Ее слова прервались острым приступом боли, который потряс все ее тело, она хватала ртом воздух и почти задыхалась. Ассунта и я подняли ее осторожно и поддержали, обложив подушками; агония медленно прошла, однако ее маленькое личико оставалось мертвенно-бледным и застывшим, и крупные капли пота собрались на бровях. Я попытался упокоить ее.

«Дорогая, тебе не нужно говорить, – умоляюще прошептал я, – постарайся лежать спокойно, тогда бедное горлышко не будет так сильно болеть».

Она жалобно взглянула на меня. Через минуту или две она сказала нежно:

«Поцелуй меня, тогда я буду хорошей».

Я горячо поцеловал ее, и она закрыла глаза. Десять, двадцать, тридцать минут миновали, а она все не шевелилась. Затем вошел доктор. Он оглядел ее, с опаской взглянул на меня и остался стоять тихо в ногах у кровати. Вдруг девочка проснулась и божественно улыбнулась всем нам.

«Тебе больно, дорогая моя?» – спросил я мягко.

«Нет! – отвечала она нежным голоском, таким слабым и далеким, что мы задержали дыхание, чтобы расслышать. – Мне теперь лучше. Ассунта должна меня одеть в белое платьице, ведь папа снова здесь. Я знала, что он вернется!»

И она одарила меня взглядом, наполненным ярким пониманием.

«Она уже бредит, – тихо сказал доктор с сожалением, – скоро все будет кончено».

Стела его не услышала, она повернулась и устроилась у меня на руках, спрашивая каким-то неясным шепотом:

«Ты же уходил не потому, что я плохо себя вела, правда, папа?»

«Нет, дорогая!» – ответил я, пряча лицо в ее волосах.

«Почему на тебе эти страшные черные штуки? – спросила она самым слабым и жалобным тоном, настолько слабым, что я сам едва мог расслышать слова. – Кто-то поранил твои глаза? Покажи мне твои глаза!» Я замешкался. Могу ли я обмануть ее сейчас? Я взглянул вверх. Доктор снова смотрел в сторону, Ассунта стояла на коленях, лицом уткнувшись в кровать, и молилась своим святым; как можно скорее я снял очки и прямо посмотрел на мою бедную малышку. Она испустила радостный вскрик: «Папа! Папа!» и протянула руки, когда ужасно сильная дрожь сотрясла ее тело. Доктор подошел ближе, я незаметным движением снова надел очки, и мы оба озабоченно склонились над страдалицей. Ее лицо совсем побелело, она больше не пыталась говорить, ее красивые глаза закатились и застыли, она вздохнула и обмякла на моих руках, умирая. Моя бедная маленькая девочка! Горький комок застрял в моем горле, я сжимал ее маленькое безжизненное тельце в своих объятиях и горячие обильные слезы хлынули из моих глаз. В комнате стояла глубокая долгая тишина, преисполненная благоговейного страха, – почтительная тишина, в то время как Ангел Смерти бесшумно спускался и улетал, забирая мою маленькую белую розу в свои Бессмертные цветочные сады.

Через некоторое время приветливый голос доктора, слегка дрожавший от волнения, пробудил меня от моего убитого горем состояния.

«Господин, позвольте мне просить вас уйти. Бедная маленькая девочка! Теперь она свободна от боли. Ее фантазия о том, что вы были ее отцом, оказалась прекрасным заблуждением, осчастливив ее последние минуты. Прошу, пойдемте со мной, я вижу, что эта смерть стала для вас серьезным ударом».

С почтением я положил хрупкое тельце на еще теплые подушки. Я с любовью погладил льняную голову, закрыл темные, смотревшие вверх глаза, поцеловал побледневшие как воск щеки и губы и сложил нежные ручки на груди. На мертвом детском лице застыла серьезная улыбка, выражавшая мудрость и радость, волшебная в своей простоте. Ассунта встала с колен и положила свое распятие на детскую грудь, несдерживаемые слезы лились из ее глаз. Когда она стала вытирать их своим передником, то с дрожью произнесла:

«Нужно сказать мадам». Хмурый взгляд омрачил лицо доктора. Он был, очевидно, истинным британцем, решительным и достаточно прямолинейным, чтобы открыто выражать свои взгляды. «Да, – сказал он кратко. – Мадам, как вы ее называете, должна была бы быть здесь».

«Маленький ангелочек не раз просила увидеть ее», – проговорила Ассунта.

«Это правда!» – ответил я. И снова наступила тишина. Мы стояли вокруг маленькой кроватки, глядя на опустевшую шкатулку, из которой исчез бесценный бриллиант – безупречная жемчужина невинного детства, которая ушла, согласно красивому суеверию, чтобы украсить праздничные одежды Мадонны, в которых она предстает во всем своем великолепии на Небесах. Глубочайшее горе заполнило мое сердце, смешавшись с чувством мистического и чудовищного удовольствия. Я чувствовал, будто бы не потерял ребенка, а наоборот, всецело заполучил ее только для себя. Мертвой она казалась ближе ко мне, чем при жизни. Кто мог предсказать, каковым стало бы ее будущее? Она бы достигла расцвета женственности – и что тогда? Какова обычно бывает судьба даже самых лучших женщин? Печаль, боль, мелкие беспокойства, тоска, неисполнимые желания, разочарование в несовершенстве жизни и налагаемых ограничениях, иначе говоря, физическая слабость и чрезмерная мечтательность женщины так или иначе вынуждает ее привлекать к себе мужское внимание. В лучшем случае она нуждается в его нежности, поддержке и галантном заступничестве, а в худшем – она получает то, что сама заслуживает: его безжалостное и беспощадное презрение. И всех этих опасностей и бед моя дочь Стела смогла избежать, и эти печали для нее больше не существовали. И я успокаивал себя этим, думая так и глядя на Ассунту, плотно закрывавшую жалюзи, что служило знаком для посторонних людей, что смерть посетила этот дом. По зову доктора я последовал за ним прочь из комнаты, он резко повернулся на лестнице и сказал:

«Вы сами скажете графине?»

«Прошу меня извинить, – ответил я решительно. – Я сейчас не готов к еще одной сцене».

«Вы полагаете, что она устроит сцену? – спросил он, подняв брови от удивления. – Смею сказать, что вы, наверное, правы. Она прекрасная актриса».

Здесь мы дошли до нижних ступеней.

«Она очень красивая», – ответил я уклончиво.

«О, очень! Без сомнений! – и тут странная хмурость коснулась бровей доктора. – На мой личный вкус я бы предпочел уродливую женщину, чем такую красоту, как эта».

И на этих словах он ушел, исчезнув в коридоре, который вел в апартаменты мадам. Оставшись один, я шагал взад-вперед по гостиной, бесстрастно глядя на ее дорогое убранство, на множество дорогих безделушек и предметов роскоши, большинство из которых я сам подарил своей жене в течение первых нескольких месяцев после нашей свадьбы. Снова и снова до меня доносились звуки насильственного истеричного рыдания, которое сопровождалось шумом поспешных шагов и шелестом женского платья. Через некоторое время доктор вернулся с выражением горькой насмешки на лице. «Да! – ответил он на мой немой вопрос. – Истерика, кружевные платочки, одеколон и притворные обмороки. Все прекрасно разыграно! Я заверил леди, что нет никакой опасности заражения, поскольку под моим руководством все будет тщательно обеззаражено. А сейчас я пойду. О, кстати, графиня просила, чтобы вы подождали еще несколько минут здесь – у нее есть для вас сообщение, но надолго она вас не задержит. Я бы посоветовал вам вернуться в отель как можно скорее и выпить хорошего вина. До свидания! Если я смогу быть чем-то вам полезен, только дайте мне знать!»