Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

«Этого следовало ожидать, ваше превосходительство, он был слишком хорошим для этого мира, и святые взяли его душу. Конечно, Пресвятая Дева хотела его заполучить – она ведь всегда выбирает лучших из нас. Бедный Джакомо меня не слушает, он слабеет и становится как ребенок, пожалуй, он слишком сильно любил своего хозяина, – и здесь ее голос опускался до укоризненной торжественности. – Да, он был даже лучше, чем сам Святой Иосиф! И, конечно же, оказался наказан за это. Я всегда думала, что мой хозяин умрет молодым: он был слишком добрым ребенком и слишком добродушным мужчиной для того, чтобы долго жить на этой земле».

И она качала своей седой головой, прикасалась к бусинкам своих четок и много молилась за упокоение моей души. Как бы ни старался, я никак не мог добиться от нее ни слова о хозяйке – это была та тема, о которой она всегда умалчивала. Однажды я с показным энтузиазмом восхвалял красоту и достоинства молодой графини, когда она взглянула на меня с грустным и серьезным выражением, однако ничего не сказала и лишь кивнула. Я рад был видеть ее искреннюю преданность Стеле и то, как девочка отвечала ей взаимной любовью. Однако ноябрьские дни быстро бежали вперед, и моя малышка стала выглядеть не слишком хорошо. Она побледнела и похудела, ее глаза казались сверхъестественно большими и печальными, и она очень быстро утомлялась. Я обратил внимание Ассунты на эти болезненные признаки; она ответила, что говорила с графиней, но «мадам» не придала значения слабому состоянию здоровья ребенка. После этого я сам упомянул об этом деле Нине, которая лишь с благодарностью улыбнулась мне и ответила:

«На самом деле, граф, вы слишком добры! Со Стелой все в порядке, у нее прекрасное здоровье; возможно, она переедает конфет и слишком быстро растет, вот и все. Как любезно с вашей стороны о ней беспокоиться! Но, уверяю вас, с ней все в порядке».

Однако я не был в этом столь уверен, тем не менее, мне пришлось умерить свое беспокойство, так как чрезмерная забота о девочке не сочеталась с моим предполагаемым характером.

Немногим позже середины ноября произошло одно событие, которое дало толчок моим планам и поторопило их развязку. Дни становились холодными и грустными даже в Неаполе, прогулки на яхтах закончились, и я начинал планирование нескольких ужинов и балов к надвигающемуся зимнему сезону, когда в один день Феррари вошел в мою комнату без предупреждения и бросился в ближайшее кресло с нетерпеливым восклицанием и возмущенным самообладанием:

«В чем дело? – спросил я равнодушно, когда поймал скрытный взгляд его глаз. – Что-нибудь связанное с финансами? Прошу вас, обращайтесь ко мне! Я буду вашим самым любезным банкиром!»

Он улыбнулся тревожно, но с благодарностью:

«Спасибо, граф, но это совсем другое, это – Боже мой! Что за невезение!»

«Надеюсь, – и здесь я приложил выражение глубочайшего беспокойства, – надеюсь, что прекрасная графиня вас не обманула? Она отказалась выйти за вас замуж?»

Он засмеялся с презрением и легкомыслием:

«О, насколько обстоит дело, здесь нет никакой опасности! Она не посмеет меня обмануть!»

«Не посмеет? Это довольно смелое выражение, мой друг!» И я погладил бороду и пристально посмотрел на него. Он и сам, казалось, понял, что высказался слишком откровенно и поспешно, поскольку покраснел, когда отвечал с небольшим замешательством:

«Ну, я не совсем это имел в виду, конечно, она абсолютно свободна делать, что хочет, но она не сможет, я думаю, отказать мне после всех своих знаков внимания».

Я махнул рукой с жестом дружеского понимания.

«Конечно же нет, – сказал я, – если только она не пустая кокетка и поэтому нестоящая внимания женщина, а вам, кто прекрасно знаком с ее внутренним совершенством и чистотой, нет никакой причины бояться. Но, если не любовь и не деньги, то что же вас так обеспокоило? Судя по вашему лицу, это что-то серьезное».

Он рассеяно поиграл с кольцом, которое ему подарил я, провернув его вокруг пальца несколько раз перед ответом:

«Дело в том, – сказал он наконец, – что я вынужден покинуть Неаполь на какое-то время».

Мое сердце радостно подпрыгнуло в груди. Уезжает прочь из Неаполя! Покидает поле сражения, отдавая победу в мои руки! Удача определенно мне сопутствует! Однако я спросил с притворным беспокойством:

«Уезжаете! Не может быть. Почему? Зачем? И куда?»

«Мой дядя умирает в Риме, – ответил он с раздражением. – Он назначил меня своим наследником, так что я обязан соблюсти приличия и оставаться при нем в течение последних дней. И они могут оказаться довольно продолжительными днями, однако юристы говорят, что мне лучше присутствовать там, поскольку старику может взбрести в голову оставить меня ни с чем на последнем издыхании. Полагаю, что не буду отсутствовать долго – не больше двух недель, и в это время…»

Здесь он заколебался и взглянул на меня озабоченно.

«Продолжайте, мой дорогой, продолжайте! – сказал я в нетерпении. – Если я что-нибудь могу для вас сделать в ваше отсутствие, то только скажите».

Он поднялся с кресла и, подойдя к окну, где сидел я в наклонной позе, он поставил маленький стул напротив меня и, присев на него, доверительно положил одну руку на мое запястье.

«Вы можете сделать для меня очень многое! – ответил он страстно. – И я чувствую, что могу всецело на вас положиться. Приглядите за ней! Она останется без защитника, а она столь красива и легкомысленна! Вы можете охранять ее: ваш возраст, титул и положение в обществе, факт вашего давнего знакомства с семьей – все эти вещи выступают гарантами вашего бдительного покровительства над ней, и вы сможете оградить ее от внимания прочих мужчин».

«Если только кто-то посмеет, – воскликнул я, вскакивая с кресла с насмешливо трагическим видом, – я не смогу спать до тех пор, пока мой меч не обагрится его кровью».

И я громко рассмеялся, хлопая его по плечу, когда говорил. Это были те же слова, которые он сам произнес, когда я стал свидетелем их с моей женой разговора на ночной аллее. Казалось, он заметил что-то знакомое в этой фразе, поскольку выглядел удивленным и озадаченным. Видя это, я поспешил повернуть его подозрения под другим углом. Резко остановив свой смех, я напустил на себя серьезный вид и сказал:

«Нет, нет! Я вижу, что этот предмет столь священный для вас, что не стоит над ним шутить, простите мое легкомыслие! Уверяю вас, мой друг Феррари, я буду присматривать за вашей леди с братским ревнивым усердием, даже как старший брат, что будет выглядеть еще более пристойно. Хотя, если честно, я признаю это задание не совсем мне подходящим и даже несколько неприятным, тем не менее, я сделал бы и больше ради вашего удовольствия и ради того, чтобы вы смогли уехать из Неаполя со спокойной душой. Обещаю вам, – здесь я взял его руку и тепло ее пожал, – что я буду достоин вашего доверия и оправдаю его с той же точно привязанностью и преданностью, какую вы сами столь благородно выказали вашему покойному другу Фабио! История не могла снабдить меня лучшим примером!»