Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного

На Феррари я тратил денег, не жалея. Некоторые его карточные долги я тайно уплатил, чтобы приятно его удивить, – его признательности тогда не было границ. Я легко играл на его страсти к безумной расточительности, как рыбак – с добычей на крючке, и преуспел в завоевании его полного доверия. Не то чтобы я знал абсолютно все о его преступной любви, но он всегда держал меня в курсе того дела, которое сам любил называть «продвижением своих успехов», и снабжал меня множеством мелких деталей, которые хоть и разжигали мою кровь и сознание яростью, однако при этом успокаивали неотвратимостью грядущего возмездия. В кошмарном сне не мог он увидеть, кому доверялся! И даже не представлял, чьи руки им играли! Порой нечто вроде ужасного возмущения вскипало во мне, когда я слушал его пошлые разговорчики или рассказы о его планах на будущее, которым не суждено было сбыться. Он казался столь уверенным в своем счастье, столь абсолютно убежденным, будто ничто в мире не могло бы вмешаться и расстроить его планы. Предатель, каким он был, не способен предвидеть наказание; материалист до мозга костей, он не имел понятия о божественном законе воздаяния. То и дело меня подмывало высказать ему все прямо:

«Ты – приговоренный преступник, обреченный человек на краю могилы. Брось свои пустые разговоры и фривольную шутливость и, пока есть время, приготовься к смерти!»

Однако я сжимал губы и хранил строгое молчание. Часто также я чувствовал порыв сжать его горло и, объявив свое настоящее имя, прямо в лицо обвинить его в предательстве, но я всегда успевал опомниться и сдержать себя. Одну черту его характера, которой прежде не замечал, я теперь хорошо изучил: это была его чрезмерная любовь к хорошему вину. Я оказывал пособничество и подстрекал его в этой страсти: когда бы он ни приходил ко мне, я всегда заботился о наличии широкого выбора лучших вин. Нередко после совместно проведенного вечера в моих апартаментах с другими молодыми людьми такого же положения и качества, он покидал меня с пурпурно-красным лицом, и его тонкий голос свидетельствовал о подпитом состоянии. В таких случаях я размышлял со злобной усмешкой над тем, как Нина примет его, поскольку, хоть она и не находила ничего обидного в собственных пороках, однако приходила в ужас от любого проявления вульгарности, а пьянство было одной из тех низостей, что она особенно ненавидела.

«Ступайте к своей возлюбленной, мой прекрасный Силен!» – думал я, наблюдая, как он покидает мой отель с парочкой своих дружков, шатаясь и громко хохоча на ходу или распевая сомнительную песенку из репертуара неаполитанского отрепья. «Вы находитесь в потенциально буйном дикарском состоянии, и ее лучшие животные инстинкты восстанут против вас и спугнут ее, словно гибкую газель, бегущую прочь от отвратительного топота носорога. Она уже сейчас вас боится, еще немного и она начнет смотреть на вас с ненавистью и отвращением – тем хуже для вас и тем лучше для меня!»

Я, конечно же, занимал теперь позицию близкого друга на Вилле Романи. В любой час мне были здесь рады, я мог просматривать и читать свои книги в собственной библиотеке на досуге (что было моей привилегией); я мог спокойно прогуливаться по саду в сопровождении Уивиса, который был всегда рядом, само собой; короче, весь дом практически находился в моем распоряжении, хоть я и не провел ни единой ночи под его крышей. Я тщательно следовал своему образу престарелого зрелого мужчины, немного потрепанного долгой и трудной карьерой в чужих далеких странах, и вел себя особенно благоразумно с моей женой в присутствии Феррари. Никогда я не позволял себе ни единого слова или действия, способного вызвать его ревность или подозрение. Я обращался с ней в духе отцовской доброты и сдержанности, но она – доверьтесь женщине в интригах! – она быстро начала принимать мое поведение за притворство. Как только Феррари поворачивался спиной, она начинала бросать на меня взгляды кокетливой разведчицы и улыбалась немного насмешливо, немного раздраженно; порой она отпускала какое-нибудь пренебрежительное замечание в его адрес, присоединяя к нему комплимент для меня. Не в моих интересах было выдавать ее секреты, и я не видел необходимости сообщать Феррари о том, что каждое утро она присылала ко мне в отель горничную с цветами и фруктами и справлялась о моем здоровье; того же мнения придерживался и мой камердинер Винченцо, который доставлял подарки и небольшие послания от меня к ней.

Однако в начале ноября дело зашло так далеко, что я оказался в непростом положении, начав испытывать тайные домогательства со стороны собственной жены! И мне приходилось отвечать ей взаимностью в той же скрытной манере! Факт моего частого присутствия в обществе прочих дам раздражал ее тщеславие, поскольку она знала, что меня расценивали, как «прекрасную партию», и сама мечтала меня заполучить. Поистине, мрачное ухаживание между мертвецом и его вдовой! Феррари не имел ни малейших подозрений насчет всего происходившего; он говорил мне о том, что «этого несчастного глупца Фабио так легко было одурачить», хотя не было в мире второго, столь же «легко одураченного», или к кому этот эпитет «несчастный глупец» столь хорошо подходил бы, как к нему самому. Как я уже говорил, он был слишком уверен в своей удаче. Порой я мечтал заронить в его душе сомнение или враждебное чувство, однако я понял, что не могу этого сделать. Он доверял мне – да! Настолько же, насколько я сам прежде доверял ему! Поэтому катастрофа для него должна была стать внезапной и фатальной, вероятно, после всего так было даже лучше.

Во время моих частных визитов на виллу я много виделся со своей Стелой. Она страстно привязалась ко мне – бедняжка! – ее любовь была обыкновенным природным инстинктом, хоть она об этом и не догадывалась. Часто также ее няня, Ассунта, приводила ее в мой отель, чтобы мы провели вместе часок другой. Это было большой радостью для нее, и ее счастье достигало кульминации, когда я сажал ее к себе на колени и начинал рассказывать сказку. Ее самая любимая повествовала о хорошей маленькой девочке, чей папа внезапно исчез, и о том, как она горевала о нем до тех пор, пока в конце концов феи не помогли ей найти его. Вначале я немного побаивался Ассунты, ведь она была и моей няней; возможно ли, чтобы она меня не узнала? Когда в первый раз я встретился с ней в новом образе, то почти задержал дыхание от волнения, но добрая старая женщина была уже практически слепа, и думаю, что она с трудом различала даже мой силуэт. У нее была другая природа, чем у дворецкого Джакомо, и поэтому она искренне верила в смерть своего хозяина, на что действительно были все основания, однако Джакомо странным образом не сдавался. Старик свято верил в то, что его молодой господин просто не мог умереть столь скоропостижно, и он был столь упрям в этом, что моя жена пришла к выводу, что он, должно быть, сходит с ума. Ассунта, с другой стороны, охотно говорила о моей смерти и с уверенной серьезностью поведала мне: