Брене Браун - Все из-за меня (но это не так). Правда о перфекционизме, несовершенстве и силе уязвимости

Читая интервью и пытаясь разобраться в проблеме сплетен и бойкотов, я обнаружила параллели между таким поведением и тем, что происходило у моей дочери в начальной школе. Не потому, что поведение женщин инфантильное и незрелое, просто наблюдение за маленькими детьми помогает многое понять в нас самих. Детишки обычно бывают сами собой – они такие, какими мы их видим. Им еще только предстоит научиться скрывать свои чувства, фильтровать их, манипулировать ими, чтобы вписываться в социум. Пока их мотивы – нараспашку, и изучение этих мотивов иногда может помочь нам лучше понять наши собственные мотивы, а именно те, что спрятаны под слоями притворства и защит.

Главное сходство между детской травлей и взрослыми сплетнями, которое я заметила, – две неприятные формы отвержения. Во многих ситуациях травли дети дразнят друг друга не из ненависти или подлости, а потому, что хотят быть как все. Конечно, есть дети, которые по разным причинам имеют серьезные проблемы и выступают в роли задир-одиночек, но большей частью травят всем коллективом. Если поговорить с конкретным ребенком, он или она часто признает, что участвовал в этом деле только потому, что хотел быть со всеми, принадлежать к группе. Точно так же происходит и в бандах: обижать или исключать кого-то из членов банды часто означает демонстрацию лояльности по отношению к остальным ее членам, это помогает освоиться в банде. Думаю, те же самые механизмы действуют и у нас, взрослых, когда мы объединяемся в коллектив. Нелегко признать, но перемывание косточек или осуждение часто используются как инструмент установления связей и вовлечение в среду других женщин. Подумайте, как легко завязать немедленную связь, обсуждая кого-то или высказывая резкости об общей знакомой. Это прямо-таки обряд посвящения между новыми друзьями: не знаешь, что сказать, – скажи о ком-нибудь плохое.

Мы можем соглашаться со сплетней в курилке не потому, что мы в нее верим, а потому, что с ее помощью устанавливаем связь с коллегами, которые стоят рядом. Мы образовали кружок и делимся секретной информацией. Мы сплачиваемся для суда и вместе выносим приговор. А потом выходим из курилки пружинистым шагом, плечом к плечу, и думаем: «Это мои друзья. Я им нравлюсь, а они нравятся мне».

Конечно, спустя некоторое время у кого-то из нас начнет саднить душу: «Интересно, а про меня тоже так болтают?» Когда женщина, которую мы осудили и приговорили, приходит и говорит что-нибудь приветливое, мы гадаем, знает она или нет про наши разговоры о ней? Мы пытаемся вообразить, что бы она почувствовала, если бы догадалась, что мы говорили. На одну секундочку нам становится не по себе, но мы тут же отгоняем от себя это чувство.

Но к большинству из нас оно возвращается вновь. Мы злимся на себя. «Зачем я это делала? Я ненавижу сплетничать». Теперь наш шаг уже не пружинистый, мы ступаем на зыбкую почву. Мы потеряли контакт со своей храбростью и сочувствием. Мы сфабриковали поддельную связь с нашими коллегами. Мы знаем, что происходит в курилке. Кажется, у нас теперь есть два пути: продолжать сплетничать – или стать следующей жертвой.

Меня часто спрашивают, правда ли сплетня – серьезная форма отвержения, связана ли эта проблема со стыдом или она лишь заставляет нас чувствовать себя слегка виноватыми? Думаю, на этот вопрос есть несколько ответов. Для начала надо уточнить: это мы сами сплетничаем, или же мы являемся мишенью сплетни. Не могу сказать вам определенно, стыдно ли сплетничать о других людях. Это каждый решает для себя сам. Многим женщинам, которых я интервьюировала, сплетничать было стыдно, потому что они сплетничали из желания принадлежать к определенному кругу людей. Кроме того, сплетня мешала им проявлять сочувствие. Для других это был скорее предмет вины. Такие женщины описывали сплетню скорее как привычку, которая заставляет их чувствовать себя плохо. Я могу чувствовать стыд или вину по поводу сплетни – это зависит от того, зачем я сплетничаю, что именно говорю и как себя при этом ощущаю.

А вот быть мишенью для сплетен – это обычно очень стыдно и крайне болезненно. То, что люди говорят за нашей спиной, может отражать список наших нежелательных образов. Это наш величайший страх – мы выходим из комнаты, и люди начинают характеризовать нас самыми неприятными словами. Это произошло с одной из участниц исследования. Вот ее история.

Я познакомилась с Лори через ее лучшую подругу Мелани. Мелани участвовала в первом круге интервью, затем еще раз в прошлом году. Во время моего второго интервью с Мелани она предложила мне позвонить Лори, которая, как она объяснила, пережила «один из самых стыдных моментов, какой только можно себе представить». В конце концов я взяла у Лори телефонное интервью.

Лори и Мелани дружат с колледжа. Теперь им за тридцать, они живут в разных штатах, но остаются на связи – пишут письма и иногда навещают друг друга. Лори живет в предместье большого города, у нее много друзей. Она работает неполный день в фирме своего мужа и много занимается делами местного сообщества. Мелани рассказала, что Лори знает всех соседей и всех родителей одноклассников своих детей. Обе женщины подчеркнули, что Лори всячески стремится быть хорошей мамой и правильно воспитывать детей.

Каждый месяц Лори и восемь других семей, живущих по соседству, по очереди устраивают обеды, на которые все приносят еду с собой. На одном из таких обедов и развернулась эта невероятно стыдная история.

Лори рассказала, что она была в кухне с пятью или шестью другими мамами, мужья сидели во дворе, а дети играли в кабинете и спальнях. Лори: «Моя младшая дочь пришла и сказала, что ее сестра Салли не стала есть пиццу, но взяла уже второй кекс. Я огорчилась и вместе с дочкой вышла из кухни поговорить с Салли. Нашла Салли, сделала ей внушение о полноценном обеде и направилась обратно в кухню, но рядом с дверью, на пороге, остановилась, чтобы подмести крошки от кекса. Подметаю пол и слышу, как женщины шепчутся на кухне».

Одна: «Она так строго обращается с девочками».

Другая соглашается: «Да уж. Просто с ума сходит, когда они не едят. А сама? Кожа да кости. Чего же она хочет?»

Третья: «Да уж. Она такая перфекционистка. Может, у нее анорексия?»

Лори объяснила, что ей даже в голову не пришло, что этот разговор о ней. Но когда она зашла в кухню, сразу стало ясно – по выражениям лиц женщин, – что предметом разговора была именно Лори.

Лори: «Я так и застыла разинув рот. Я не знала, что мне делать: завизжать и выскочить из дома или просто заплакать».

Наконец одна из женщин сказала: «Лори, прости, пожалуйста, мы просто разговаривали». Другая тут же встряла: «Да, точно. Прости нас. Мы просто немножко забеспокоились. Ты же знаешь, что мы тебя до смерти любим».