Владимир Александров - Черный русский. История одной судьбы

Поначалу французская оккупация вселила бодрость в гражданскую жизнь в Одессе. Больше людей собиралось в ресторанах и театрах, меньше было стрельбы в центре города, а спекулянты были заняты работой как никогда. Но с приближением весны 1919 года ситуация начала ухудшаться очень быстро и во всех мыслимых направлениях. В двух городах примерно в семидесяти милях к востоку большевики разбили союзнические силы, а затем начали продвижение к самой Одессе. «Белые» не могли эффективно координировать усилия по рекрутированию ни между собой, ни с французами. К марту ситуация с продовольствием в Одессе уже стала катастрофической, городская инфраструктура рушилась, вспыхнула эпидемия тифа. Высшее командование в Париже и Константинополе заключило, что вся одесская затея была стратегической ошибкой и что нужно оставить город. 6 апреля 1919 года Фредерику вновь пришлось бежать от большевиков.

Американское генеральное консульство в Константинополе не имело денег или намерения предоставить существенную практическую помощь беженцам из Одессы, когда те наконец сошли на берег Галаты. Фредерик сразу отвез семью в «Пера Палас» – одну из двух лучших гостиниц в городе. Жить там было потворством своим желаниям, которое он с трудом мог себе позволить, но, должно быть, это было огромное облегчение – погрузиться в чистоту и комфорт хорошего отеля после мерзостей и лишений на «Императоре Николае» и унизительного карантина в Каваке.

«Пера Палас» был открыт в 1895 году на холмах европейской части города как современное средство размещения для пассажиров «Восточного экспресса» – легендарного поезда, что шел (как в реальности, так и в романах и фильмах) из Лондона, Парижа и Венеции через всю Европу до конечного пункта – стамбульского вокзала Сиркеджи. Если не считать султанский дворец Долмабахче, «Пера Палас» был первым зданием в Константинополе с электричеством, электрическим лифтом и горячим водоснабжением. Во время его расцвета до и после Великой войны среди его многочисленных знаменитых гостей были император Австро-Венгрии Франц Иосиф, английский король Эдуард VIII, Мустафа Кемаль (Ататюрк) – основатель современной Турции, Эрнест Хемингуэй, Грета Гарбо и Агата Кристи. Из щедро украшенного витражами, мрамором и позолоченным гипсом отеля (чье былое великолепие было не так давно восстановлено) открывались прекрасные виды на Босфор и Золотой Рог; он была олицетворением района Пера – космополитического европеизированного островка в турецко-мусульманском море.

Отель «Пера Палас» был в то время одним из главных центров социальной и деловой жизни Константинополя и точкой скрещения путей тех, у кого были деньги – или же идеи, как их заработать. Вскоре после прибытия Фредерик повстречал старого московского знакомого – румынского музыканта Ницу Кодолбана, человека с большим носом, заглаженными назад волосами, грустными глазами и широкой улыбкой. Он виртуозно играл на венгерских цимбалах – инструменте, напоминающем гусли с молоточками, который был очень популярен в цыганской музыке.

Кодолбан вспоминал, как поразили его энтузиазм и желание Фредерика противостоять грядущим трудностям: «Я собираюсь попробовать кое-что отчаянное, – заявил чернокожий, – и у меня есть кое-какие идеи».

Фредерик пояснил, что намерен начать все с нуля. Он рассказал, как преодолел препятствия намного большие, чем Черное море, чтобы теперь останавливаться. Еще он сказал, что ему нравится этот новый город, который даже напомнил ему чем-то Москву.

Затем Фредерик поклялся Кодолбану, так же как перед этим, по его словам, поклялся жене, что с него достаточно. Что бы ни случилось в Константинополе, он больше никуда не поедет. Здесь он умрет, объявил он, «покорив босфорские ночи», согласно цветистому пересказу Кодолбана. «Итак, присоединишься ли ты ко мне?» – завершил он со своей незабываемой улыбкой.

Весьма впечатленный энергичностью Фредерика, Кодолбан решил отложить отъезд из Константинополя и, в память об их общем прошлом, согласился работать в «новом „Максиме”», как он это себе представил, – в ночном клубе, названном в честь своего знаменитого московского предшественника. Но Фредерик был не готов так спешить: «Пока не „Максим”. Нужно двигаться медленно при известной доле везения, – объяснял он. – Я собираюсь начать со „Стеллы”».

Несмотря на физическую и культурную дистанцию, которую преодолел Фредерик, он обнаружил, что Пера – на удивление подходящее для него место. Там находились все западные посольства, равно как и самые важные коммерческие предприятия, банки, модные рестораны, бары и магазины. Многие здания на главных улицах были высотой в полдесятка этажей, из светлого камня и европейские по стилю. Население было пестрым; помимо турок много было греков, армян, евреев и тех, кого называли «левантинцы», то есть коренных жителей европейского происхождения. Даже хотя устный турецкий не был похож ни на что из того, что Фредерик прежде слышал, а его письменная форма в арабском алфавите была для него и вовсе невразумительна, языком коммерции и вторым языком городской элиты был французский, на котором он свободно говорил. Это намного упрощало жизнь и работу в Константинополе.

Вскоре Фредерик также обнаружил некоторое сходство между Константинополем и Москвой, связанное с тем, что оба города соединяли в себе Восток и Запад, старое и новое. Несмотря на свои европейские черты и космополитизм, дореволюционная Москва часто поражала приезжих своим восточным обликом – из-за незнакомой архитектуры многочисленных храмов и традиционных нарядов крестьян, священнослужителей и других экзотических типажей. Точно так же и в Константинополе магазинные вывески на французском на Гранд рю де Пера, центральной магистрали европейского района, а также автомобили, трамваи и люди в деловых костюмах – все говорило: «Запад». Но на каждом шагу встречались напоминания о том, что Константинополь находился на границе континентов и культур – например, часто попадались мужчины в фесках, типичных османских красных шапочках с кисточкой.

Как и Москва, Константинополь имел собственный «звуковой ландшафт», дающий гостям города понять, насколько далеко они забрались. Но вместо хора церковных колоколов, обозначающего суточный цикл богослужений, здесь был только мужской голос, который пять раз в день с высоты минарета звал верующих на молитву. Муэдзин начинал с напева сладкозвучным тенором: «Аллах акбар», то есть «Бог велик» – который переходил в колеблющееся глиссандо, медленно поднимающееся и снижающееся, словно чайка, парящая над Золотым Рогом. Заключительные слова муэдзина: «Ла илаха илла аллах» («Нет иного божества, кроме Единого Бога») – затухали и растворялись в шуме города: стуке колес и копыт по булыжнику, громыхании и скрипе трамваев, трезвоне клаксонов автомобилей, водители которых гнали по узким улочкам между кричащими торговцами, расхваливающими свой товар.