Владимир Александров - Черный русский. История одной судьбы

Простой подъем по крутым улицам от Галаты к Пера напоминал проход через этнический калейдоскоп. Гарольд Армстронг, один из многих английских офицеров, служивших в союзнической военной администрации города, зафиксировал это ощущение (пусть даже его восприятие было не лишено западного высокомерия).

Там были длиннобородые армянские священники в цилиндрических шляпах и износившихся мантиях, греческие священники в высоких шляпах без полей и грязных ветхих ботинках, выглядывающих из-под обтрепанных мантий. Были ходжи [мусульманские наставники] в чалмах, турки и военные из французских колоний в фесках. Были узкоглазые калмыки, высокие худые евнухи, турецкие эфенди и паши [правители и господа], мужчины в шляпах, как в Лондоне, и мужчины в черных каракулевых шапочках без полей, как в Тегеране или Тифлисе. Там были женщины в хиджабах и шляпах, уличные торговцы и нищие, пугающие прохожих открытыми язвами и изуродованными конечностями и просящие милостыню. Кто-то слонялся, болтая и посасывая сигарету. Другие толкались и бежали, крутились, поворачивали и сталкивали меня с узких тротуаров в запутанное смешение машин и повозок на дороге. Повсюду царили путаница, шум и суматоха.

Зрелищем, особенно поражавшим многих приезжих, были «хамалы» – традиционные носильщики, несшие огромные грузы на спине, будь то сотни фунтов угля, свежая говяжья туша или новое бюро размером двенадцать на четыре фута, которое занимало всю узкую улочку, так что пешеходам приходилось втискиваться в двери, чтобы дать им пройти.

Свойственное городу смешение культур ярче всего демонстрировал Галатский мост над Золотым Рогом, который связывал европейские районы с мусульманским Стамбулом на противоположной стороне. Приезжие отправлялись на мост только для того, чтобы понаблюдать великий парад людей, держащих по нему путь: турок, татар, курдов, грузин, арабов, русских, евреев, моряков с американских военных кораблей, цыган в изорванных халатах, персов в высоких меховых шапках. В любой день там можно было встретить черкеса с Кавказа в черкеске с газырями и с зачехленным кинжалом на поясе, французскую католическую сестру милосердия в ее развевающихся черных одеждах или старого турка в чалме с зеленым лоскутком, указывающим на то, что он совершил паломничество в Мекку. Транспорт на мосту был столь же разнообразен, как и прохожие: современные автомобили, повозки с впряженными в них лошадьми или волами, мулы с нагруженными на них корзинами, а временами даже караваны верблюдов.

На другом же конце моста толпа и шум рассеивались. В 1919 году Стамбул все еще был местом старых мусульманско-турецких традиций, с узкими, тихими, тенистыми улочками; верхние этажи обветшалых двух– и трехэтажных деревянных домов с закрытыми ставнями, нависающие над прохожими, еще больше приглушали свет. В Стамбуле жизнь словно углублялась в себя, и по ночам квартал был погружен в тишину и казался безлюдным. Но в самом его центре, что меньше мили в длину, находятся самые великие и драгоценные константинопольские памятники прошлого, и то, что видел тогда Фредерик, можно увидеть и сегодня. Посередине возвышается собор Святой Софии, построенный византийским императором Юстинианом в VI столетии, некогда бывший патриархальной базиликой восточного христианства, а затем превращенный в мечеть османами – после их воцарения в XV веке. Напротив, словно каменное эхо, стоит относящаяся к XVII веку огромная, покрытая голубой черепицей мечеть султана Ахмета, высокий каскад куполов которой защищают шесть минаретов. А на мысе Серальо, выступающем в Босфор, простирается дворец Топкапы, лабиринт из павильонов, галерей и внутренних дворов – резиденция султанов на протяжении четырехсот лет, пока в XIX веке не был построен дворец Долмабахче. Красоты османского прошлого и остатки византийских чудес архитектуры были в Стамбуле повсюду. И тогда, как и сейчас, ни один визит в квартал не мог обойтись без посещения Большого базара – лабиринтообразного крытого рынка, охватывающего множество улиц и включающего в себя тысячи лавок, заваленных разнообразными товарами.

Фредерика устраивало то, что он поселился в европейском квартале, да и в целом послевоенная ситуация в Константинополе складывалась для него удачно. Союзники начали оккупацию всего через несколько дней после начала перемирия: британцы взяли под контроль Пера, французы получили Галату и Стамбул, итальянцы заняли Скутари, что на азиатской стороне Босфора. Поскольку американцы не воевали с Турцией, они не управляли никакой территорией, однако их деятельность и интересы тоже были сосредоточены в Пера; их посольство и генеральное консульство находились всего в нескольких десятках шагов от гостиницы «Пера Палас», где поначалу жил Фредерик.

Союзники пришли, чтобы остаться. Они договорились разделить между собой обширную Османскую империю, оставив туркам лишь центр Анатолии, и поделить ее богатую минералами и нефтью территорию, просто проведя линии на карте вне зависимости от того, кто там жил. Среди затронутых территорий были современный Ирак и Аравийский полуостров, и мы по сей день наблюдаем последствия тех решений. Сам Константинополь будет превращен в интернациональный город, напоминающий то, чем стал в XIX веке китайский Шанхай. Чтобы обезопасить свое положение и устрашить побежденных турок, союзники прислали в Босфор флот из нескольких десятков военных кораблей и поставили его на якорь у дворца Долмабахче.

Город наводнили тысячи британских, французских, итальянских и американских офицеров, солдат, матросов, дипломатов и предпринимателей, и, соответственно, изменился в Пера и характер торговли. Среди прибывших военных было много холостяков – охотников до вина, женщин и песен. Подобные интересы были чужды консервативной турецко-мусульманской культуре, но либеральные, европеизированные районы были рады способствовать их удовлетворению. И едва ли весной 1919 года мог найтись в Константинополе кто-то, кто знал эту сферу работы дольше или лучше, чем Фредерик.

Итак, исторические и общественные силы, бурлившие в городе, образовали еще один магический круг, в котором Фредерик мог попробовать воссоздать тот мир, что сделал его богатым и знаменитым в Москве. Ему предстояло иметь дело с американскими дипломатами и их расизмом, но благоволение к нему Дженкинса в Одессе создало прецедент, на который он мог попытаться опереться в будущем.

Утешало Фредерика и то, что для турок и других коренных жителей Константинополя его раса не имела значения. Османская империя растянулась от Северной Африки – через Европу и Ближний Восток – до Азии; она была расово разнородной и интерпретировала мир совсем иначе, нежели белая Америка. Турок, встретив Фредерика, желал прежде всего знать, мусульманин ли он, а узнав, что он христианин, уже не беспокоился о том, что тот женат на белой христианке. Вообще говоря, чернокожие африканцы постоянно достигали высоких постов при дворе турецкого султана. В османском языке, замененном на современный турецкий лишь в 1928 году, не было даже специального слова для обозначения того, кого в Америке называли «негр»; там было слово «арап», или «араб», для обозначения любого темнокожего. (Как выяснит афроамериканский писатель Джеймс Болдуин, эта традиция была жива в Стамбуле еще в 1960-х годах.) То, как история выдернула Фредерика из России, было весьма болезненно, но место изгнания, которое она ему выбрала, было в то время уникальным. Он получил второй, замечательный в своем роде шанс.