Кристоф Рехаге - Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

– Я бы с удовольствием остался у тебя, – признался я ей в ее комнате, в Мюнхене, – но я не могу.

Она лежала на кровати, озаренная последними лучами полуденного солнца и смотрела на меня со смесью удивления и печали:

– Твой отец говорит, что это плохая идея…

– …и что я потом останусь безработным. Это не так. Я не пью алкоголь, не курю, зато говорю на нескольких языках и умею фотографировать. Кроме того, я уже однажды прошел по Европе, я знаю, что люди интересуются такими вещами. Я буду каждый день без исключения писать в своем блоге, и люди будут читать, вот увидишь.

Она мне подарила свою фирменную джули-улыбку, блестя черными глазами:

– О, так ты с принципами!

Я кладу рождественский календарь на стол и открываю первые пять дверок: лошадь, луна, елка, машина и святой Николай. Прежде чем я успел опомниться, я выел их все и ощутил странное чувство пустоты. Несколько минут я молча смотрю вдаль, а потом быстро пишу пост о буддийском монахе, который встретился мне вчера в Чжэндине. Облаченный в оранжевую рясу, он сидел у входа в храм с опущенный головой, очевидно, погруженный в медитацию. Я подошел поближе и сделал пару фотографий храма, держась так, чтобы случайно не помешать.

Он оставался совершенно неподвижен.

Потом я остановился около него, он поднял на меня глаза, сморгнул, и на лице его появилась улыбка, он протянул мне под нос дисплей мобильного телефона. Там было написано «SETUP».

И тут до меня дошло.

– Учитель! – говорю я, смеясь. – Правильно ли я понимаю, что ты переключил язык и теперь не знаешь, как вернуть обратно китайский?

Он, так же смеясь, кивнул. Через минуту он держал в руке телефон с китайским языком.

«Амитофо!» – снова и снова повторял он имя бесконечно сверкающего Будды.

О разложении мне поведала искрящаяся белоснежная пена. Она собралась на воде небольшого ручейка, протекающего под дорожным мостом недалеко от городской границы. Все выглядело так, как будто пена сначала убила все живое, а затем смыла его. Картину дополняли груды металлолома, ржавеющего под серым небом. Густо пахло тухлыми яйцами.

Я остановился здесь только для того, чтобы сделать пару обличающих фотографий.

Я так спешил покинуть город. На горизонте уже призывно маячили первые силуэты гор, такие многообещающие, так изящно-печальные, как далекие воспоминания.

Однако за полдня пути мое мнение о нагорье в корне изменилось.

Кто бы мог подумать, что эти невинные горные дороги – гораздо более тяжкое испытание, чем Шицзячжуан, эта городская каракатица, которая, пыхтя и хрипя, алчно распускает щупальца, стремясь поглотить и изгадить все вокруг себя?

Нет, я предвкушаю радость горных дорог. Я собираюсь наслаждаться идиллическими нетронутыми ландшафтами, на которых простенько и со вкусом размещены маленькие деревушки и седые монастыри, этими нетронутыми просторами, по которым степенно бредут отшельники в длинных одеждах и еще более длинных бородах, где так светло звучит пение женщин, стирающих белье на каменистой реке. Наконец, даже если мой путь через горы не будет легким, я смогу досыта насладиться куда более свежим и здоровым воздухом, чем там, в долине.

Что за глупые оказались мечты. Вот уже день я иду по горам, но вместо живописных деревушек вижу лишь уродливые бетонные постройки. Я прошел тюрьму, про которую мне по секрету поведали, что там, за глинобитными стенами, узники день и ночь вкалывают в поте лица.

Нет здесь ни одного храма, ни монастыря, зато вся земля тысячу раз перекопана вдоль и поперек и порядочно загрязнена. Я прохожу многочисленные угольные шахты, угольные склады и площадки для погрузки угля, между которыми грохочут грузовики, перевозящие уголь.

Весь мир здесь покрыт слоем угольно-черной пыли.

Мне на глаза попадается черное дерево, торчащее из земли, как полено из костра, и я не могу не подумать о том, как наивно с его стороны хотеть носить здесь листья.

Я дышу с трудом, во рту у меня постоянно образуется сухая пленка, которая не смывается даже водой.

Время от времени мне встречаются велосипедисты. На лицах у них надеты белые маски, защищающие от пыли. Мы разглядываем друг друга в мрачных облаках угольной пыли, я вижу их удивленно вытаращенные глаза и черные пятна на месте рта и носа, эдакие темные дыры на белизне масок.

«Должно быть, это уголь. Хотя бы так защитить легкие». Я невольно стараюсь дышать часто и неглубоко, как тогда, когда я был еще маленьким и мама нервно курила в машине.

«Они убьют тебя, если ты не бросишь это занятие!» – говорил я ей тогда, а в ответ она лишь коротко и невесело смеялась.

Я ужасно радуюсь, когда на возвышении показывается смотровой павильон. Тяжело отдуваясь, я преодолеваю тропинку, примерно пятьдесят метров наверх. В павильоне несколько колонн, они связаны между собой скамьями и служат опорой для изогнутой крыши. Снизу до меня доносится шум транспорта.

Я устраиваюсь поудобнее около одной из колонн и с облегчением замечаю, что здесь куда меньше угольной пыли, чем на улице, а на небе можно разглядеть робкую голубизну. Я открываю бутылку йогурта, делаю пару глотков, вдыхаю, выдыхаю и вдруг ощущаю, что я очень даже доволен жизнью.

Обеденный отдых мне нравится больше всего. Ходьба сама по себе утомительное занятие, тем более что от нее появляются мозоли и болят ноги. Ночевки тоже не самое беззаботное занятие, особенно если не удается найти прибежище. Очень освежает, особенно когда сгущается сумрак, а я не имею ни малейшего понятия, под каким кустом свернуться калачиком. С обеденным же перерывом все обстоит по-другому. Если погода мне благоприятствует, я могу отдыхать там, где захочется. Хочу – на лесной поляне или среди колосьев в чистом поле, хочу – на парковке около супермаркета или на обдуваемых всеми ветрами скалах, в смраде маленького ресторанчика или в тени храма. Только что я плелся по улицам, голодный и усталый, а теперь могу уже улечься в самом прекрасном месте, положить под голову рюкзак вместо подушки и выставить рядом ботинки на просушку.

Я вытягиваю ноги и наблюдаю за людьми, которые, суетясь, проносятся мимо и даже не подозревают, что перед ними тот, кому мог бы позавидовать владыка всего мира.

Вдруг прямо передо мной что-то взрывается. Раздается оглушительный хлопок, в воздух поднимается фонтан из розового йогурта, который мирно оседает на моей одежде. Раздается еще один взрыв, и еще. Когда за ними доносится шуршащий звук, то становится понятно, что кто-то пускает фейерверки. Видимо, где-то празднуют свадьбу.

Проклиная нарушителей моего покоя, я спешу пересесть в безопасную заднюю часть павильона, по дороге стряхивая с себя остатки йогурта.