Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

К 40-й странице звучит команда «Все наверх!», он на брам-траверзе и отпускает фалы, на горизонте появился корабль. «Мне не нравится силуэт его кливера, сэр. Это французы». В мгновение ока Хорнблауэр, которому всего 17 лет, назначается капитаном захваченного судна «Мари Галант».

Через несколько страниц, к его стыду, его трофейный корабль тонет. Груз риса, расположенный ниже ватерлинии разбух от воды, проникшей сквозь пробоину. И помню, что, хотя я был ребенком, я задумался о весе этого жуткого ризотто. Далее, он попадает в плен к французскому каперу. Затем он поджигает корабль и в плен берут французов. После этого они захватывают другой французский корабль, потому что Хорнблауэр сумел преодолеть приступ леденящего страха и взобрался по рее, на 30 метров вверх, без футропа.

Вскоре Хорнблауэр прекращает отвратительную игру, в которой матрос по имени Стайлз убивает крыс своими зубами. Затем он помогает французским контрреволюционерам взорвать мост, собственными глазами видит, как работает гильотина, и в том месте, до которого я дочитал, явно назревает что-то нехорошее…

Поговорим о сюжете, да? На том же этапе повествования О’Брайана Обри и Мэтьюрин все еще произносят фразы типа: «Боже, как мне хочется в Бат» и «У тебя действительно унылый вид». И две страницы занимает прогулка по холму, чтобы увидеть зайца.

Говорят, у Хорнблауэра нет отличительных характеристик. Да, он описан не столь витиевато, как Обри, жизнерадостный повеса Тори, и Мэтьюрин – угрюмый шпион и судовой врач. Но Форестер всегда описывал Хорнблауэра очень сдержанно.

Страдает от морской болезни, но все же обещает стать гением морского дела; худой, бледный, замкнутый, молодой, но авторитетный: октавианская личность. Нам говорят, что он читает Гиббона [169]и поэтому склоняется к атеизму. У него обостренное чувство чести. Говорит сдержанно. У него нет музыкального слуха. Если это не характеристика, то что тогда характеристика, не знаю.

Чем больше сравниваешь О’Брайана с Форестером, тем яснее становится, кто из них истинный мастер жанра. Форестер в первую очередь видел драматический потенциал вселенной линейного корабля. А О’Брайан просто развивал тему, такую, например, как попытка вывести корабль из беды. Это не умаляет литературных заслуг О’Брайана. С единственной поправкой, что это эволюция, но не революция.

Если кто-то считает, что П. Вудхауз [170]был нацистским коллаборационистом или, как в прошлую пятницу о нем писала газета The Independent , «темной личностью с крайне правыми взглядами и даже симпатизировавшей нацистам», то это говорит только о катастрофической безграмотности нашего времени. Вряд ли найдешь более уничижительный портрет фашиста, чем в книге Вудхауза «Фамильная честь Вустеров». Вспомните Спода, самозваного диктатора, который способен взглядом открыть устрицу с расстояния 50 шагов и чьи последователи расхаживают в черных трусах. («Наподобие тех, в каких играют футболисты? – воскликнул Берти. – Какая гадость».)

В кульминационной точке повествования Берти распекает Спода за заносчивость в отношении сливочника в виде серебряной коровы. Да, за весь период своего успешного безделья Берти Вустер умудрился высказать другому человеку все, что он о нем думает. «Ваша беда в том, Спод, – говорит он, – что вам удалось собрать вокруг себя десяток слабоумных и обезобразить Лондон, расхаживая по его улицам в черных трусах, и вы возомнили себя бог знает кем.

Они орут: “Хайль, Спод!”, и вы принимаете эти вопли за глас народа. Но ваш промах именно в этом, Спод. Глас народа говорит иное: “Вы только гляньте на это чучело, Спода, щеголяющего в футбольных трусах! Хоть раз в жизни видели такого придурка!”»

Надо поставить в вечную заслугу Вудхаузу, что его сатира на Мосли, и фашизм, и всю истеричную помпезность этого движения появилась в 1938 году, который был годом «политики умиротворения» и дополнительных выборов в палату общин по Оксфордскому округу. В этих выборах в списке кандидатов от сторонников «умиротворения» оказался некий Квентин Хогг, который в 1941 году опозорил свою семью тем, что обвинил Вудхауза в «предательстве».

Обвинения против Вудхауза настолько необоснованны, настолько искажены злобой, что их стоит повторить только потому, что они проливают свет не на Вудхауза, а на его врагов. В двух словах: в 1940 году Вудхауз находился во Франции, в Ле-Туке, и пытался закончить очередную книжку про Дживса под названием «Утренняя радость». Ему оставалось написать еще четыре главы, и для него было непостижимо – как и для верховного командования Британии, – что немцы достанут его прежде, чем он допишет тщательно продуманное заключение. Но как оказалось, и здесь появляются, возможно, настоящие виновники всей этой истории, французы сдались в рекордное время. Вудхауза схватили и посадили в тюрьму в Лозе, Льеж, а затем – в местечке под названием Тост, о котором он придумал несколько шуток. Он провел войну в плену, и поэтому ему пришлось выбивать гонорары из таких нейтральных стран, как Швеция и Испания. Эти деньги выплачивались ему через германский МИД. Теперь из документов, рассекреченных государственным архивом, мы знаем, что эта вполне невинная процедура озадачила британскую разведку МИ5, а сейчас и The Independent .

После того как он попал в Берлин, его уговорили записать на немецком радио несколько беззаботных рассказов о его лагерной жизни: как они сделали мяч для игры в крикет из ореха, обмотав его веревкой; каково это принимать душ под бдительным оком французского охранника («Ты выходишь из него более прекрасным, глубоким и серьезным человеком») – и тому подобное. «Конечно, – написал он в письме другу 11 мая 1942 года из Берлина, – у меня должно было хватить ума, чтобы понять, что это чистое сумасшествие – выступать по германскому радио даже с такими невинными вещами, но у меня не хватило. Думаю, тюремная жизнь иссушает интеллект».

Если вышеописанный эпизод вызвал сбой в чьем-то моральном компасе, то Хогга и некоторых других в Британии эта информация подвигла на преследование Вудхауза. Как писал Джордж Оруэлл в своем эссе «В защиту П. Вудхауза», левые усмотрели в этом «возможность изобличить богатенького паразита». Любой, кто изучал его скромную жизнь и методы неутомимой работы – в тюрьме он написал пять романов и десять рассказов, – знает, что это далеко от истины, так же как и кретинические утверждения The Independent , что он был «крайне правым» по убеждениям или «симпатизировал нацистам».

Другими его главными критиками были такие писатели, как А. Милн. Для некоторых из нас деяния Кристофера Робина [171]становятся еще более тошнотворными, когда мы вспоминаем, как вел себя его создатель. Что хуже всего, в эти дела вмешалось правительство. Дафф Купер, министр информации, подбил Би-би-си уничижить Вудхауза, посмеяться над его именем и обозвать его «плейбоем». Вскоре колонка писем в The Daily Telegraph наполнилась желчью, и Квинтин Хогг сравнил его с лордом Ха-Ха.