Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Итак, с 18 апреля 1899 года Антон ограничил личную жизнь одной-единственной женщиной. Он, правда, слегка пококетничал с новой Машиной подругой, девушкой со средствами Марией Малкиель, однако другие женщины были заброшены, даже протоиерейская дочь Надя Терновская, которая обеспокоенно писала ему: «Вы хотите приехать в июне в Ялту только на два дня? <���…> Ведь антоновок тогда не будет. А быть может, Вы оттого и не хотите долго здесь оставаться, что их не будет?» [471] Антон сводил Ольгу на выставку левитановских картин, среди которых были знаменитые «Стога сена при лунном свете». К маю в Мелихове стало уже достаточно тепло, чтобы принимать гостей, и Ольга получила приглашение. Она согласилась приехать на несколько дней, если Немирович-Данченко отпустит ее с репетиций.

На Светлой неделе Антона посетил Толстой. Днем позже к Чеховым заглянула его дочь и пригласила в гости и Антона, и Машу. Писателям было о чем поговорить: Толстой, уважавший тех, с кем был не согласен, вступился за Суворина, над которым литераторы учинили суд чести. Суворин переслал Чехову наброски своей защитной речи, и Антон ответил ему телеграфом, что не признает за Союзом писателей права на подобные суды. Суворин речь подправил и снова отослал Антону. Тот в ответ телеграфировал: «Превосходно написано, но обилием частностей вторая половина <���…> заслоняет первую». В дальнейшем он решил в это дело не вмешиваться: «бесполезно, как бульканье камешка, падающего в воду». Но в письмах к Авиловой выпытывал у нее подробности процесса над Сувориным. В конце апреля, когда она собралась в Москву погостить у родственников, он звал ее вместе с детьми приехать к нему на кофе с булками и сливками – в конце концов эта привлекательная талантливая женщина заслужила благодарность за хлопоты по розыску ранних чеховских сочинений [472].

Проводив Авилову с детьми в деревню, Антон пошел смотреть «Чайку» – из всех написанных им пьес это была первая, поставленная в соответствии с авторскими ремарками. Спектакль играли для одного Чехова – без декораций и в нетопленом помещении чужого театра. Антон дал совет Станиславскому насчет ботинок и брюк Тригорина и попросил изменить темп четвертого акта. При том, что у Станиславского были неплохие данные комического актера – он замечательно сыграл роль нелепого палача в английской оперетке «Микадо», – своих главных героев он неизменно превращал в неврастеников, а чеховское аллегро растянул до адажио. У Антона появились сомнения и в отношении его режиссерских способностей.

Утеряв, как выразился Антон, «право оседлой жизни», он был не в состоянии писать новые вещи, хотя в голове его, если судить по записным книжкам, теснились идеи и сюжеты. Тем временем его новому другу Горькому и полиция, и врачи запретили появляться в Москве. Приятели обменялись презентами: Чехов послал Горькому золотые часы с гравировкой, а тот пообещал отдариться ружьем. В середине июля, проведя три недели в тюрьме, Горький преподнес Антону оригинальный, но несколько запоздалый подарок: «Я направил к Вам в Москву некую Клавдию Гросе, „падшую“ девицу. <���…> Она привезет Вам историю своей жизни, написанную ею. Она приличная, на языках говорит и вообще девица – славная, хотя и проститутка. Думаю, что Вам она более на пользу, чем мне» [473].

На чеховском семейном совете было решено перебраться на постоянное жительство в Ялту: 2 мая Антон попросил Ваню, отправлявшегося на лето в Крым, захватить с собой домашнюю реликвию – икону Иоанна Богослова, написанную Павлом Егоровичем. Другие ценности тоже вывезли из мелиховского дома; оставленные без присмотра и незастрахованные, они могли сгореть. Ване же было позволено въехать в дом в Аутке – он уже стоял под крышей, а оснащение кухни близилось к завершению. Брат, признательный Антону за хлопоты о переводе его в ранг чиновника, согласился провести лето в недостроенном ялтинском доме, заодно присматривая за рабочими.

Пятого мая Антон подарил Ольге Книппер фотографию мелиховского флигеля, в котором была написана «Чайка», – пьеса, благодаря которой скрестились их жизненные пути. Спустя три дня, после восьмимесячного отсутствия, он вновь приехал в Мелихово, где его дожидались сестра, мать и одичавшие таксы. Следом там появилась Ольга Книппер – за краткий трехдневный визит пришедшее в упадок имение показалось ей райскими кущами. Маша пригласила Ольгу бывать у них чаще: «Мы жаждем Вас видеть, милая Ольга Леонардовна! В субботу лошади будут Вас ждать, начиная с почтового» [474].

После отъезда Ольги мелиховская жизнь покатилась под гору. Месяц ушел на поиски печников и на завершение строительства третьей школы. Само имение все больше становилось похожим на усадьбу Аркадиной и Сорина: «Я постоянно кричу благим матом, надрываю глотку, но лошадей не дают ни мне, ни гостям», – жаловался Антон. Миша, которого по-прежнему в Мелихове не желали видеть, 16 мая писал Маше: «Все те намеки, которые я делал в письмах к Антоше, оставались без ответа даже больше – в его письмах ко мне так и сквозит опасение, как бы я не привез в Мелихово своей семьи. <���…> Мне грустно, что так сложились обстоятельства, что я не могу повидаться с матерью и показать ей Женю. Тайком от вас (боясь, чтобы вы не обиделись) я списался с Семенковичами, прося их приютить меня на один только месяц с 20-го июня. <���…> В конце июня „Антоша пошлет тебя в Ялту по домам насчет постройки“. Да твое ли это дело? Что ты, подрядчик, приказчик какой, что ли? Мало хлопот в Мелихове да в Москве? В Крым ездят, чтобы отдыхать».

Антон даже виду не подавал, что жаждет Мишиного общества. В двадцатых числах мая, так и не дождавшись матушкиного благословения, Миша с женой и ребенком выехали в Крым. Обосновались они в Алупке, в шестидесяти верстах от Гурзуфа и от брата Вани с семьей. Дом в Аутке все-таки оказался непригодным для жилья, а Кучук-Кой был слишком на отшибе, даже если бы Антон снизошел и пригласил туда Мишу. Дело кончилось тем, что Ваня объединился с Мишиной семьей в Алупке.

В начале июня солнце уже хорошо прогрело землю. Антон, решил, что пришла пора выставлять Мелихово на продажу. Вместе с имением стала приходить в запустение и вся округа: обрушился мост через речку Лопасню, а в деревенских школах стали разворовывать казенное добро. Маша больше не видела смысла в том, чтобы продолжать мелиховскую жизнь, и писала, об этом в середине июня Марии Дроздовой: «Я чувствую себя конкой, съехавшей с рельсов и не могущей попасть опять на рельсы и потому неопределенно скачущей! Неизвестно, где мы будем жить <���…> Антон сдирает все со стен и посылает в Крым, удобное соломенное кресло с балкона уже поехало» [475].