Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Комиссионер нашел нового покупателя Мелихова – лесопромышленника Михаила Коншина; тот собирался записать имение за женой, а сам уже подсчитывал, сколько выручит за продажу мелиховского леса. Коншину надлежало уплатить за имение двадцать три тысячи рублей да еще пять тысяч за хозяйственные постройки. Своего прежнего имения он еще не продал, так что между ним и Чеховыми было условлено, что тысячу рублей он выплатит сразу, четырнадцать тысяч по частям в течение года, а на остальную сумму даст вексель, причем без процентов, – торопясь избавиться от Мелихова, Чеховы пошли на многие уступки, однако Коншин, как и Маркс, обвел их вокруг пальца. Десяти тысяч, обещанных Антоном Маше в качестве ее доли, она так и не увидела. Те пять тысяч, которые в конце концов удалось получить от Коншина, Антон положил в банк на ее имя, позволив ей брать ежемесячно лишь двадцать пять рублей процентов – отнюдь не больше ее жалованья в «молочной» гимназии или того пособия, которое тайком посылал ей Миша.

Коншин появился в Мелихове 14 августа – в тот же день Маша выехала в Москву и остановилась в квартире, где жил Антон. Евгения Яковлевна еще с неделю оставалась в Мелихове. В Машино отсутствие в мучениях погибла такса Хина – дворовая собака вырвала ей глаз. Сообщив печальную новость брату, Маша прибавила: «Вообще радостно, душенька! Бог бы дал скорее убраться отсюда. Дождь идет не переставая с того дня, как мы приехали. Дорога один ужас! <���…> Ну-с, до скорого свидания, кланяйся твоей Книпперше».

Освободившись от Мелихова, Маша дала волю чувствам в письме Мише: «В понедельник 6 сентября я везу мать и старуху Марьюшку в Крым с курьерским поездом <���…> Мелихово продали, но как! <���…> Мне так надоело Мелихово, что я согласилась на все <���…> Антону не хотелось продавать на этих условиях. Может быть, [ Коншин ] и жулик, что же делать! Я уповаю – но денег у меня, пожалуй, еще долго не будет, поэтому я обратилась к тебе. Merci – чек получен. Антон не велел бросать уроки мне, ссылаясь на то, что у меня не будет личной жизни, а мне наплевать. Проживу зиму в Москве, а там видно будет. <���…> Антон был очень болен, приехавши из Крыма, – был сильный бронхит, повышенная температура и даже легкое кровохарканье…» [478]

Антон же в письмах к знакомым свое состояние определил так: «прихворнул немного». К 25 августа он закончил читать корректуру пьес для Марксова издания. Из Москвы в Ялту его провожала Ольга Книппер – с вокзала она ушла в слезах, и утешать ее пришлось Маше. Антон торопился в Крым, чтобы к приезду женского состава чеховского семейства сделать новый ялтинский дом пригодным для жилья.

Двадцать седьмого августа Чехов впервые ночевал в своем новом доме. Пока что обитаем был один лишь флигель: Антон устроился там в окружении сундуков и чемоданов, которые то и дело подвозил на извозчике Мустафа. Воду на чай – из собственного колодца – он кипятил на керосинке, а писал при свечах. Обедать ходил в женскую гимназию. Забот хватало: проверять прибывающий из Москвы багаж, подбирать для комнат обои, поторапливать рабочих, которые едва успевали с устройством ватерклозета. Ольга Книппер подарила Антону кактус, и, дав ему название «зеленый гад», он высадил его под деревьями. В Ялте Антон купил пай в «Обществе потребителей», имевшем винный и бакалейный магазины, и добился двадцатипроцентной скидки на морские ванны для литераторов и ученых. Машу он попросил привезти три фунта семян травы, а кузену Георгию заказал две сотни цветочных горшков для рассады. Деньги, полученные от Маркса, разлетелись – до декабря никаких новых поступлений не предвиделось. Не спешил расплатиться за Мелихово и Коншин. Антон взял в долг пять тысяч рублей у Ефима Коновицера, помогавшего в оформлении многочисленных юридических бумаг. В «Русской мысли» в качестве аванса он получил еще три тысячи. «Мы ведь все Чеховы, – сказал Миша в письме к Маше, – плохие сберегальщики».

Надя Терновская, самая хорошенькая «антоновка», показаться Чехову на глаза пока не решалась. Ее отец поссорился с начальницей гимназии Варварой Харкеевич, и Антон из солидарности стал избегать и дочери, и отца. Чувство гражданского долга оказалось для Чехова палкой о двух концах. Стоило ему пристроить в Ялте на лечение чахоточного учителя, как газета «Новости дня» откликнулась заметкой «Колония А. П. Чехова»: «Промелькнуло известие, что А. П. Чехов в новом именьице своем, на южном берегу Крыма, устраивает колонию для народных учителей Серпуховского уезда <���…> нечто вроде дешевой гостиницы для интеллигентных тружеников». Антона завалили просьбами хворые учителя, а после того как в доме был установлен телефон, его спокойная жизнь закончилась. Впредь прибывающие на его имя телеграммы стали зачитывать по телефону, порой в предрассветные часы, когда в Москве заканчивались актерские пирушки, и, отвечая на звонок, он босиком стоял у аппарата на холодном полу и кашлял.

В первых числах сентября Антон встречал на пристани прибывших из Севастополя Евгению Яковлевну, Машу, Марьюшку и доктора Куркина – все они намучились в дороге от морской качки, а Евгения Яковлевна прибыла в уверенности, что пароход лишь чудом не пошел ко дну. Мустафа поднялся на палубу первого класса забрать багаж. Помощник капитана, увидев татарина там, где не следовало, ударил его по лицу. Мустафа крикнул, указав на побледневшего от ярости Чехова: «Ты думаешь, ты меня ударил? Ты – вот кого ударил!» Инцидент этот попал на страницы «Крымского курьера». Спустя какое-то время Мустафа Чеховых оставил – возможно, из-за случившегося или из-за того, что Евгения Яковлевна не захотела иметь в доме мусульманина, – и они наняли Арсения Щербакова, прежде служившего в Никитском ботаническом саду и на досуге читавшего жития святых. Вместе с Арсением в доме появилась и первая домашняя живность – два ручных журавля, которые с танцами повсюду сопровождали садовника и к которым всей душой привязалась Марьюшка.

Дом и в самом деле оказался мало пригодным для обитания. До октября комнаты стояли без дверей – проемы пришлось закрывать газетной бумагой. Однако к Чеховым сразу стали наведываться гости: старый сосед по Мелихову, князь Шаховской, потерпев крушение в семейной жизни, искал у Антона утешения и совета. Ваня предупредил, чтобы его ждали на Рождество. Елена Шаврова, вне себя от горя после смерти первенца, прислала на суд Антону перевод пьесы Стриндберга «Отец», а затем и сама приехала в Ялту [479]. Из Москвы писал Ежов, настаивая на том, что писатель Епифанов должен встретить свой конец в Ялте и что Антону следует оплатить ему дорогу.