Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Антон читал корректуру своих последних томов Марксова издания. Пересмотр позднейших произведений давался ему легче, чем переделка ранних рассказов, в которых он находил бездну недостатков. Родные и близкие беспокоили его своими проблемами. Кузен Алексей Долженко попросил восемьсот рублей на постройку дома. Антон поручил Ольге передать ему деньги в Москве и велел ей быть поласковей с бедным родственником. Спустя двадцать лет вдруг громко заявил о себе Гавриил Селиванов: стал требовать, чтобы семья Митрофана Егоровича Чехова уступила ему участок земли или же снесла свою лавку. Кузен Георгий искал у Антона защиты от бывшего чеховского благодетеля. Ольга Васильева по-прежнему желала обратить свое состояние в клинику. Какой-то еврейский мальчик просил Антона ходатайствовать о зачислении его в ялтинскую гимназию.

В Ялте Ольга чувствовала себя никому не нужной. Проведя с мужем шесть недель, она 20 августа в одиночестве выехала в Москву. Евгения Яковлевна даже не благословила ее на дорогу. Антон поехал на пароходе провожать жену до железнодорожного вокзала. Сидя в поезде, Ольга плакала и писала письмо Маше. Отправлено оно было из Харькова: «Лучше тебе без меня? Знаешь, все наши недоразумения за летние месяцы мне хочется стряхнуть как гадкий кошмар и не хочется вспоминать об этих нелепостях. <���…> Ведь мы любим же друг друга».

В Москве Ольгу никто не встретил. Она сняла пятикомнатный деревянный дом на Спиридоновке для себя и – она не теряла надежды – для Маши. Ее по-прежнему томило беспокойство. В письме к Антону она вопрошала: «А меня, верно, у тебя в доме никто не вспоминает ни словом? Молчат, как о какой-то болячке. <���…> Ведь я всегда буду стоять между тобой и ею [ Машей ]. И чудится мне, что она никогда не привыкнет ко мне, как к твоей жене, а этим она расхолодит меня к себе» [529].

Антон разуверял ее: «Какой это вздор! Ты все преувеличиваешь <���…> Потерпи и помолчи только один год <���…> в этом непротивлении в первое время скрываются все удобства жизни». Из Ялты же, как будто смирившись со своей новой ролью, Маша докладывала в письме Мише: «Последнее время Антоша так мягок и добр, что у меня не хватило бы сил бросить его, к тому же и здоровье его не лучше. Невестка наняла квартиру в Москве, в которой я буду жить и по временам будет приезжать Антоша. <���…> Надо тебе сказать, что я сильно к Антону привязана, и как бы мне худо ни было, все-таки хочется остаться при нем».

Молодой поэт Лазаревский, назойливый посетитель чеховского дома в Аутке, запечатлел в дневнике тогдашний Машин облик: «Кажется, это первая и последняя старая дева, симпатичнейшая, чем все красавицы дамы, девицы, барышни. Что-то прелестное есть в выражении ее глаз, что-то умное и вместе страдальческое». В последний день августа Маша выехала в Москву. В ожидании новой квартиры она первое время жила в семье Книппер, а затем перебралась к Коновицерам. С новыми родственниками житье было сносное, поскольку дни Маша проводила в гимназии, а вечерами Ольга была в театре; с хозяйством же управлялась горничная Маша Шакина – та самая, которая каждый год рожала по ребенку. В паспорте Ольга была записана женой ялтинского врача. Коллеги шутили, что последняя пьеса Чехова теперь называется «Две сестры», поскольку третью (Машу, которую играла Книппер) автор забрал себе.

Когда в ауткинском доме не осталось никого, кроме Евгении Яковлевны, Антон вынул из чемодана наброски нового рассказа, «Архиерей», и принялся за работу. Вновь воссоединиться с Ольгой он намеревался в Москве в середине сентября, до наступления холодов. В Ялте же его, человека семейного, теперь оставили в покое «антоновки». Антон решил избавиться и от прежних поклонниц и через Лазаревского передал нелюбезное послание Авиловой [530]. В дом наняли новую кухарку, польскую девушку Машу; из отпуска вернулся садовник Арсений, и ручной журавль встретил его ликующими трубными криками. Пятого сентября на пороге чеховского дома появился Иван Бунин. Найдя Чехова «в плохом состоянии», он стал ежедневно захаживать к нему, и с этим ненавязчивым и остроумным собеседником Антон сразу воспрянул духом. По соседству в Гаспре после сильнейшей пневмонии, едва не стоившей ему жизни, поправлялся Лев Толстой. Его состояние беспокоило Антона гораздо больше, чем собственное. (Правительство запретило распространять бюллетени о здоровье великого писателя, а рядом с его дачей дневал и ночевал священник, чтобы в случае смерти Льва Николаевича объявить миру о его раскаянии в ереси.) Увидев Чехова, домашние Толстого отметили: «Вид у него плохой: постарел и все кашляет. Говорит мало». Однако от их внимания не ускользнуло и то, что в Ялте, без сестры и молодой жены, ему живется совсем неплохо.

Владимир Немирович-Данченко по-прежнему оставался соперником Чехова, однако брак актрисы и драматурга позволил вынести за скобки отношения Ольги с режиссером. Анна Книппер теперь могла снять запрет на визиты Немировича-Данченко в их дом. Антон спрашивал жену: «Твоя мама, стало быть, примирилась с Немировичем? Значит, она уже не боится за свою дочь?» Ольга же, со своей стороны, расправлялась с бывшими подругами Антона столь же рьяно, сколь ранее пыталась с ними подружиться [531]. Особенно досталось Лике Мизиновой. Решив поступить в школу МХТа, 25 сентября она проходила прослушивание: играла Елену из пьесы «Дядя Ваня» – эту роль Ольга считала своей собственностью. В письме Антону она не пожалела яду: «Но все прочитанное было пустым местом (между нами), и мне ее жаль было, откровенно говоря. Комиссия единогласно не приняла ее. Санин пожелал ей открыть модное заведение <���…> Расскажи Маше про Лику. Я думаю, ее возьмут прямо в театр, в статистки, ведь учиться в школе ей уже поздно, да и не сумеет она учиться».

После такого выпада против Лики Маша, Ваня и Миша демонстративно стали поддерживать с ней дружеские отношения. В театре же для нее нашлось бесплатное место устроителя общественных мероприятий.

Когда Ольге захотелось взять на новую квартиру своего кота Мартына, Антон запротестовал: «Я боюсь кошек. Собак же уважаю и ценю. Вот заведи-ка собаку!» Сменив жилье, Ольга не сообщила Антону нового адреса, предпочитая получать письма в театре, и тем самым рассердила его. На какое-то время он даже перестал писать ей, но по силе характера жена не уступала мужу, и выяснение отношений продолжилось по телеграфу. Готовясь к возобновлению супружеской жизни, Антон стал пить полезный для здоровья кефир. Доктор Альтшуллер велел ему натирать грудь эвкалиптовым маслом и скипидаром.

Семнадцатого сентября, позабыв о том, что 9 сентября у Ольги был день рожденья, Антон прибыл в Москву – как раз к открытию сезона в Московском Художественном театре.