Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1

Ночная тьма и быстроногая лошадь помогли мне незаметно проехать пикеты в окрестностях города. Одним махом проскакав добрых пять лье, я решил передохнуть и тотчас же увидел несколько экипажей с женщинами и детьми. За ними следовал отряд казаков, посланных для моей поимки. Времени на раздумье не было. Я вскочил на лошадь, доехал до города Кобылка, где и смог пару часов отдохнуть. До Варшавы оставалось три лье.

15 октября на заставе под Прагой я узнал от бригадного генерала Лазнинского о поражении наших войск под Мацеёвицами. Эта новость удручила меня больше, чем все мои ночные злоключения.

Не стану здесь описывать печальную картину, представшую перед моими глазами на улицах Варшавы. Об этом шла речь в предыдущей главе, когда я рассказывал, с какой скорбью жители столицы восприняли весть о пленении Костюшко. Но не могу обойти молчанием волнения, смуту и порождаемые ими зловещие предзнаменования, царящие в различных слоях общества.

Разлад среди членов Высшего совета свел на нет все надежды найти пути к сплочению людей и выработать какой-то план решительных действий перед лицом неотвратимой опасности.

Одни проповедовали идею сдержанности, монолитности и согласия всех классов общества как единственный способ спасения родины. Другие, более экзальтированные люди, критиковали эту идею, утверждая, что именно сдержанность обрекла на неудачу революцию, поддержать которую могло только кровопролитие. Они предлагали лишить короля короны, принести в жертву дворянство во имя интересов народа, идти на любые крайности, чтобы поднять боевой дух нации.

Король, разумеется, знал о проектах ультрареволюционеров и, сознавая опасность своего положения, старался делать все для укрепления своих позиций.

Разногласия в Высшем совете оказывали тлетворное воздействие на общественное сознание. Более того, трения стали проявляться и в руководстве армии. Словом, налицо были все предпосылки уже близкого кризиса с самыми непредсказуемыми последствиями.

Будучи свидетелем агонии революции, я не поддерживал ни одну из сторон: ни те, ни другие были не в состоянии добиться единства сил, движения и действий во имя победы над врагом. А это и была единственная цель, о которой всегда следовало помнить. Своего неодобрительного отношения к полемистам я не скрывал. Тем не менее как раз об этом меня расспрашивали каждый день.

Генерал Ясинский – славный патриот и храбрейший человек – несколько раз заходил ко мне отобедать и переговорить с глазу на глаз. Как-то он предложил мне вступить в клуб якобинцев, добавив, что, в случае отказа меня могут повесить, и это его безумно огорчило бы… Я ответил, что знаю лишь один клуб, который ратует за объединение всех граждан для защиты родины, и я горжусь, что состою в этом клубе и готов сражаться до последней капли крови за свою страну. А что касается угроз, то они меня никогда не волновали, и запугать меня ничем не удастся.

Немного погодя генерал вновь наведался ко мне и пытался доказать, что спасти Польшу можно лишь расправившись с дворянством. Улыбаясь, я заметил, что и он, и я – мы оба дворяне, и если дело дойдет до расправы, то не сносить нам головы обоим, что едва ли входило в планы Ясинского. Я также дал понять, что нелепо обвинять во всех грехах целое сословие, но если в этом сословии есть люди, совершившие преступления и заслужившие наказание, то их следует предать суду, независимо от социального положения и происхождения, с чем, собственно, и согласился мой собеседник.

Через несколько дней немного грустный, немного мечтательный Ясинский опять посетил меня и предложил прогуляться по Парижу, так как в Польше, мол, остались одни только предатели да слабаки, с которыми нечего делать. В ответ я сказал, что если дело обстоит именно так, то стоит ли совершать столь длительное и утомительное путешествие из-за каких-то недостойных соотечественников, и не лучше ли взять в руки оружие, чем оставлять родину, заботясь лишь о собственной безопасности.

«Вы правы, – холодно отпарировал генерал, – я последую вашему совету», – и молча ушел… Восемь дней спустя он погиб в лагере под Прагой, на батарее, которой сам и командовал.

Люди, приближенные к королю, тайно предупредили меня, что 28 октября партия якобинцев намерена организовать народный бунт, низвергнуть короля и уничтожить всех, кто подозревался в сотрудничестве с королевским двором. Для охраны короля и предотвращения кровопролития, последствия которого были бы самые гибельные для Варшавы и Польши, мне было предложено связаться с группой вооруженных людей, чья преданность не вызывала никаких сомнений.

Все эти факты заставили меня обратиться к генералиссимусу Вавжецкому за разрешением выехать в одно из формирований наших войск, воюющих с Пруссией. Я предвидел, что под напором войск неприятеля Варшава не сможет долго сопротивляться. У меня были серьезные опасения оказаться в плену у русских. После моего похода на Динабург мне доложили, что за мою голову назначено вознаграждение и меня сошлют в Сибирь.

Вавжецкий охотно отозвался на мою просьбу и распорядился направить меня в лагерь генерала Гедройца, который дислоцировался в Тарчине, в пяти лье от Варшавы. Мы сразу же уехали и уже на следующий день продвинулись вперед на три лье. В Старовесе мы присоединились к корпусу из шести тысяч человек под командованием генерала Домбровского, который согласно приказу возвращался из Великой Польши.

Генерал Гедройц поручил мне возглавить отряд примерно из трехсот пятидесяти офицеров из народного ополчения, преимущественно дворян. Среди них было немало полковников, майоров и т. п. Теперь эти офицеры ожидали нового назначения, так как ранее вверенные им воинские подразделения были распущены либо включены в полки регулярных войск.

Ранним утром 4 ноября я собирался провести инспекцию своего отряда. В это время послышались мощные артиллерийские залпы. Канонада продолжалась около трех часов, и я подумал, что идет бой между польскими и прусскими войсками в нескольких лье от нас. Однако в два часа пополудни из Варшавы прибыл вестовой с сообщением, из которого следовало, что русские атаковали наши оборонительные сооружения под Прагой и взяли их штурмом. Поляки были вынуждены отходить. Чтобы помешать их отступлению, русские подожгли мост. Пожаром охвачена вся Прага. Вестовой также доставил приказ: генералу Гедройцу следовало возвращаться в Тарчин и двигаться к Варшаве, а генералу Домбровскому предписывалось оставаться для передышки в Старовесе и ждать новых указаний.

Вечером мы двинулись в путь. В глубокой печали я шел во главе колонны вместе с генералом Франковским. Генералы Гедройц, Неселовский и Гелгуд покинули лагерь немного раньше.