Джон Кроссан - Библия. Ужас и надежда главных тем священной книги

Когда Иисус вступает в Иерусалим Вербным воскресеньем, то, согласно Евангелию от Марка, избирает для этой цели мирного осла. (Представьте: Иисус въезжает в Иерусалим на осле из Вифании на востоке, а Пилат – на боевом коне из Кесарии на западе.) Матфей даже усиливает этот момент (и сатиру): Иисус едет на ослице, а рядом трусит ее маленький осленок: «Иисус послал двух учеников, сказав им: «Пойдите в селение, которое прямо перед вами; и тотчас найдете ослицу привязанную и молодого осла с нею; отвязав, приведите ко Мне»… привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их» (Мф 21:1–2, 7).

Такова весть исторического Иисуса с его библейским мирным ослом. Однако мы уже видели, что с ней произошло в Апокалипсис, – Иисус едет на белом коне, а стервятникам уготовил пир на телах: «А прочие убиты мечом Сидящего на коне, исходящим из уст Его, и все птицы напитались их трупами» (Откр 19:21). В итоге получается:

Радикальность Бога:

Исторический Иисус на мирном осле

(Мф 21:1-11)

Естественный ход цивилизации:

Апокалиптический Иисус на боевом коне

(Откр 19:11–21)

Эта библейская закономерность объясняет, почему подлинным Иисусом я считаю не жестокого Иисуса Апокалипсиса, а мирного Иисуса Боговоплощения. Коротко говоря, ненасильственный Иисус есть библейское утверждение радикальности Бога, а более жесткий Иисус – отказ от нее в пользу естественного хода цивилизации.

Интерес и ценность, честность и достоинство христианской Библии кроются в этой диалектике «да» и «нет», утверждения и отказа. Она означает, что иудаизм и христианство отнеслись к радикальным требованиям Бога серьезно. (Скажем, если бы мы, американцы, восприняли всерьез собственные представления о «свободе и справедливости для всех», это повлекло бы за собой многочисленные оговорки к нашей Клятве верности американскому флагу.)

Если бы Библия возвещала лишь добродушного Бога – «хорошего полицейского», – она была бы бегством от действительности и утопической фантазией. Если бы она предлагала лишь Бога-мстителя – «плохого полицейского», – мы легко бы оправдали, скажем, последнее столетие нашей истории. Однако она констатирует и удивительную волю Божью о нашем мире, и весьма успешную попытку нашего мира заменить божественную волю человеческим кошмаром.

Подчеркиваю: библейская проблема состоит не в том, что свою волю Бог возвестил негодяям, а в том, что он возвестил ее обычным людям. Здесь сталкиваются не полярности добра и зла, а удивительная небесная мечта (справедливое и мирное распределение даров земли) и обычные житейские правила («кто первее, тот правее», «держи копеечку, чтоб не укатилась»). И дело не в том, что Книга – хорошая, а мир за ее пределами – плохой, а в том, что Книга – хорошая, но плохой мир – тоже в Книге…

Мое выражение «радикальность Бога» легко понять, если задуматься о библейских манифестах против земельной жадности в Книге Левит, против насилия – в Евангелиях, и против рабства – у Павла. Но почему я противопоставляю им «естественный ход цивилизации»? Разве «цивилизация» – не символ всего хорошего, позитивного и многообещающего в окружающем мире? Разве не является оскорблением назвать кого-либо (отдельных людей, группы или страны) «нецивилизованными»? И почему тогда эпиграф к данной главе столь негативно высказывается о цивилизации? Почему получается, что человеческая культура в целом возникла раньше человеческой цивилизации в частности?

Для начала вспомним, что «колыбелью цивилизации» считают Междуречье (область между Тигром и Евфратом). Там, в землях нынешнего Ирака, зародилась, возникла и стала развиваться цивилизация. Почему именно тогда? Почему именно там? И как это случилось? Что ж, милости просим в «плодородный полумесяц», в этой и в следующих главах.

Горы с заснеженными вершинами окружают пустыни дугой от Израиля до Ирана. Между горами и пустынями, от побережья Леванта до Персидского залива, лежат предгорья и равнины, точно и красноречиво именуемые «плодородным полумесяцем». Именно там люди впервые изобрели ту форму культуры, которая именуется цивилизацией. Это произошло в ходе неолитической революции (неолитизации). Хотя, может быть, лучше говорить не о революции, а об эволюции: она заняла время приблизительно от 12 000 лет до н. э. до 4 000 лет до н. э., принеся первые серьезные плоды между Тигром и Евфратом.

Эти удивительные перемены включали эволюционный переход от собирательства и охоты к животноводству, земледелию и оседлому образу жизни. Однако их кульминацией стало изобретение и усовершенствование системы орошения в пойме Междуречья, где паводок с Таврских гор устремлялся к югу, оставляя наносы ила и грязи.

Неолитическая революция / эволюция включала в себя установление контроля над зерном, животными и даже людьми. Взять хотя бы организованный труд, необходимый для того, чтобы создать и содержать плотины, каналы и запруды в аллювиальных долинах. Ил – и дар, и проклятие. Контроль над трудом начинался как добровольное сотрудничество во имя большего блага многих, но в итоге стал принуждением во имя еще большего блага единиц. Поэтому не стоит считать естественный ход цивилизации неизбежным следствием человеческой натуры: человеческая натура обходилась без цивилизации миллионы лет.

Возьмем один стоп-кадр: Южное Междуречье, приблизительно 2 350 год до н. э. Урукагина, царь шумерского города Лагаша, поклонявшийся богу Нингирсу, составил кодекс дистрибутивного правосудия. [7]Сначала он долго перечисляет социальные беды, которые имели место «в стародавние времена, со дня, когда появилось семя человека». Например: «Человек, поставленный над корабелами, захватил судно. Главный пастух захватил ослов… Человек, отвечающий за рыбу, захватил рыбу…» Затем объясняет, как он исправил ситуацию. В частности: «Урукагина поклялся Нингирсу, что человек, находящийся у власти, не должен допускать несправедливости по отношению к сироте и вдове». (О понятии договора, которое здесь отражено, мы поговорим в третьей части данной книги.)

Ситуация, вызвавшая необходимость в реформах Урукагины, отражает «прогресс» шумерской цивилизации к середине третьего тысячелетия до н. э. Имела место борьба за власть между, с одной стороны, храмом и простыми людьми, а с другой стороны, дворцом и аристократами. Положение последних усилилось, ибо после 2 500 года до н. э. династия Ур-Нанше в Лагаше вела войны, в ходе которых был завоеван весь Шумер. Война развязывала руки дворцу, и «от границ Нингирсу до моря был сборщик налогов». Однако реформы в кодексе Урукагины во многом вернули власть храму: «От границ Нингирсу до моря не было сборщиков налогов».