Даниэла Дульски - Святая и дикая. Тайные силы женской природы

Как и Лилит, Персефона и Инанна потеряли свои истории, уступив патриархату. И если в феминистской интерпретации судьба Лилит стала одним из символов освобождения и обретения силы, то Персефона, которую зачастую считают жертвенной и покорной дочерью, похищенной Аидом без разрешения матери, считается мудрой проводницей по подземному миру. В допатриархальной версии мифа Персефона – это сильная дева, которая, побывав в глубинах ада, обрела право по своей воле спускаться туда и подниматься на землю, поддерживая тем самым ритм природного мира. Таинственное странствие Инанны, ее путешествие в подземный мир, в который она, совершенно беззащитная, вошла, чтобы встретить своего внутреннего зверя, – на самом деле история принятия своей теневой стороны, мучительного падения и спасения души, что и является сутью духовного роста. Все три Богини прошли посвящение в дикость души через большие страдания. Им пришлось расстаться с тем, чем они были, чтобы познать ценность восстания и жертвы во имя независимости.

Архетип Жрицы дикой земли воплощают энергии Лилит, Персефоны и Инанны. Жрица свободна от сюжета, в который ее пытаются запереть. Она больше не определяет себя прежней тесной жизнью. Она была в аду и вернулась оттуда, она сама нашла лекарство от ран души, полученных в темные ночи. Ее шрамы – часть ее, но она не привязывает себя к этим ушедшим страданиям, не нуждается в одобрении некоего божества, которое ничего о ней не знает. В «Дочерях Афродиты» (Aphrodite’s Daughters) Джаладжа Бонхайм пишет, что «возрожденная богиня не возносится в рай, но победоносно возвращается к своему народу, живая и здоровая, наделенная бесценным даром осознания, предвидения, силы и сострадания». Она становится более верной себе и может продолжать свою нерассказанную историю. Теперь она настолько целостна, что ее дикий дом всегда с ней, какие бы преграды ни встали на пути, ведущем прочь от Эдема.

«Дражайшая Темная богиня, то есть я, я достигла той точки в своем исцелении, в своем восхождении, что больше не извиняюсь за себя и за то, чем я была. Мои черные демонические крылья распростерты, и я поднимаюсь над бурей, поднятой теми, кто порочит меня. Я вырвалась из-под земли, как новорожденный феникс, еще покрытый грязью и пеплом.

Это я, я пережила свое огненное рождение. Мои волосы спутаны, а на щеках – потеки слез утраченной невинности и горького презрения. Я распутываю узлы веревки, которая привязывала меня к нежеланной жизни, неприятным именам, к мнению, что женщина – неподвижный и неизменный алтарь для каждого, кто в ней нуждается.

Имя мне – Лилит, и я – не предмет познания. Запретный плод был соблазнительной истиной под тонкой яблочной кожуркой, и я выпила сок этого бесценного дара до капли. Я взглянула на чешуйки змея и прочла по ним свою судьбу. Меня называли всеми постыдными прозвищами, на какие только способен язык хулителя, – и они стекли с меня, как вода с перьев.

Имя мне – Инанна, и я все еще жива. Это не досужий лепет ветреной поэтессы. Это адские гимны, которые я почерпнула у древних, и я говорю на праязыке страждущего женского начала. Я знаю путь вниз, но я полюбила касания солнца к своей нагой груди.

Имя мне – Персефона, и меня не низвергнуть в глубины; я спускаюсь туда по своей воле, защищаясь тотемами и воспевая хвалы. Я спускаюсь во тьму, чтобы вывести других на свет, и это я – священная целительница: я возвратилась, я возродилась, и я в своем праве. Я – исконный женственный мрак, вольная Дева и Жрица плодородной почвы.

Благословенна будь моя бесконечная суть, и благословенна будь Святая дикость».

При всей своей мудрости Лилит не могла понять, почему этот бесценный сад, этот холеный безупречный пейзаж, некогда поражавший ее сказочной красотой, казался теперь таким фальшивым и хрупким. Она знала, что изумрудно-зеленая трава раскрашена, а цветы сделаны из бумаги и лишены аромата. Как же она раньше не замечала обмана?

Она опустилась на колени возле узловатых корней Древа познания, единственного в саду, от которого пахло живой корой, благословенной горечью листвы и грязью корней, единственного растения, которое было несомненно настоящим в этой мастерски сделанной декорации. Она вдохнула терпкий запах почвы и погладила кору, ощущая внезапную тоску по неприрученной природе и невозделанной земле. Ее так тянуло к раскидистым деревьям и нежной живности; она тосковала по дикому лесу, которого никогда не видела. Но она знала, что он есть. Многоцветная чаща мельком являлась ей во снах, но она еще не знала, как туда попасть. Просыпаясь по утрам, она плакала в подземном саду, задыхаясь под грузом жизни, которую не выбирала, и мучаясь без сердечной поддержки женской божественности.

Прильнув щекой к коре, Лилит шепотом стала молиться Богине-Матери: «Благослови меня, Мать, ведь я наверняка согрешу против этой тесной жизни. Я так жажду свободы, которой, несомненно, заслуживаю, что внутри меня все горит от желания. Кровь кипит у меня в жилах, гонит меня вперед – и все же мне неведомо, какой путь избрать. Мне грезится ярко-алая тропа, но я не знаю, как ее найти. О Мать, укажи мне дорогу! Я зачахну, если останусь здесь, если мое драгоценное время и дальше будет течь среди подделок дорогих мне вещей, если я буду и дальше подчиняться правилам, которых не писала, проводить дни в подчинении у чужого понимания совершенства. Меня снедает боль, которой нет имени, и я знаю только, что мне нужно бежать, пока меня не доконала эта мучительная жажда».

Горе так поглотило Дикую, так манило ее диколесье, которого она никогда не видала, что она не заметила, как по ее нагой спине прополз змей и обвился кольцом вокруг ее шеи. Так разбита она была, так ослеплена темным непокоем, что не увидела запретный плод, упавший к ее ногам. Ее глаза не увидели – но ее кровь ощутила. Под багряной кожурой плода проскользнула экстатическая искра, поманив ее, как дрожащую сиротку манит теплая материнская песня.

Змей вился вокруг ее шеи, и Лилит утерла слезы. Не для женских уст была эта духовная пища, об этом ей было ведомо. Само ее пребывание здесь было против правил этого места. Вкусить от Древа познания значило узнать слишком много, совершить страшный грех против гневливого Бога, но холодная чешуя змея ободряла ее. Она не оглянулась проверить, не видят ли ее. В этот миг ей были безразличны законы, которые сковывали ее. Наоборот, сжимая яблоко в дрожащих пальцах, она пылко надеялась быть увиденной. Видит небо, она надеялась, что мстительное божество наблюдает за тем, как она запускает зубы в сладкое, чистое наслаждение. Она бросала вызов своему долгому заточению, бунтарка и дикарка, более не согласная оставаться в лишенном святости Эдеме. В этот самый миг Лилит рискнула бы всем тем, что знала в себе, лишь бы вкусить Святой дикости.