Орсон Скотт Кард - Ксеноцид

– Ты будешь Говорить о нем? – спросил Джакт, когда машина поплыла над капимом. Ему довелось только однажды слышать, как Говорил Эндер, еще на Трондхейме.

– Нет, – ответил Эндер. – Не думаю.

– Потому что он был священником? – спросил Джакт.

– Я и раньше Говорил о служителях Господа, – покачал головой Эндер. – Нет, я не буду Говорить о Квиме, потому что незачем. Квим был таким, каким был, и он сам избрал себе смерть – он остался верен Господу и продолжал проповедовать пеквениньос. Мне нечего добавить к истории его жизни. Он достиг совершенства.

– Ну вот. Начало смертям положено.

– Самое забавное, что это твой народ первым совершил убийство, не человек.

– Но ведь вы тоже первыми напали на человека, положив начало войнам.

– Мы начали, зато они закончили.

– Как же так получается – эти люди каждый раз начинают так невинно, а заканчивают только с большей кровью на руках?

Ванму молча следила, как слова и цифры бегут по пространству дисплея, зависшего над терминалом ее хозяйки. Цин-чжао спала, тихонько посапывая рядом на циновке. Ванму чуть-чуть поспала, но что-то разбудило ее. Какой-то крик, раздавшийся неподалеку; словно человек вскрикнул от боли. Крик прозвучал словно во сне, привидевшемся Ванму, но, когда она пробудилась, отголоски его еще бродили по комнате. И голос принадлежал не Цин-чжао. Какому-то мужчине, и звучал он так надрывно. Крик-стон. Ванму показалось, что кто-то умер.

Но она не решилась встать и отправиться на разведку. Этот дом принадлежал не ей; она должна была все время находиться рядом с хозяйкой, пока та сама не отошлет ее. Если бы потребовалось поставить Цин-чжао в известность о причинах крика, пришла бы служанка и разбудила Ванму, а уже та, в свою очередь, разбудила бы госпожу – ибо, пока у женщины есть доверенная служанка и нет мужа, только руки служанки могут без разрешения касаться тела госпожи.

Поэтому Ванму лежала с открытыми глазами и ждала, не придет ли кто-нибудь сообщить Цин-чжао, почему такое страдание прозвучало в крике, достигшем даже этой комнаты, которая находилась в задней половине дома Хань Фэй-цзы. Пока она ждала, ее глаза привлекло движение на дисплее – компьютер следовал программе поиска, которую задала ему Цин-чжао.

Бегущие строки на дисплее остановились. Что-нибудь случилось? Ванму приподнялась, опираясь на локоть; ей удалось разглядеть последние слова, которые выдал компьютер. Программа поиска была завершена. И на этот раз привычная лаконичная строчка – СВЕДЕНИЙ НЕ ОБНАРУЖЕНО, РЕШЕНИЯ НЕТ, ОТКАЗ, – появлявшаяся в случае неудачи компьютера, отсутствовала. На дисплее возникло какое-то сообщение.

Ванму встала и подошла к терминалу. Она поступила в точности так, как учила ее Цин-чжао: нажала соответствующую комбинацию клавиш, которая сохранит всю поступившую в компьютер информацию, что бы ни случилось. Затем Ванму вернулась к Цин-чжао и нежно дотронулась до ее плеча.

Цин-чжао пробудилась почти мгновенно; спала она всегда очень чутко.

– Компьютер что-то обнаружил, – сообщила Ванму.

Цин-чжао освободилась от остатков сна с такой легкостью, словно скинула с плеч платок. Через секунду она уже сидела за терминалом, вчитываясь в слова сообщения.

– Я вычислила Демосфена, – сказала наконец она.

– Кто же он такой? – затаила дыхание Ванму.

«Великий Демосфен… Нет-нет, ужасный Демосфен. Моя хозяйка желает, чтобы я относилась к нему как к врагу». Тот самый Демосфен, чьи слова так потрясли ее, когда она впервые услышала их от отца, читавшего вслух одну из его статей. «До тех пор пока один человек заставляет других преклоняться перед собой только потому, что обладает силой стереть с лица земли их самих и все, чем они обладают и что так любят, – до тех самых пор нам следует страшиться». Ванму услышала эти слова, когда была еще в младенческом возрасте – тогда ей было всего три годика, – но запомнила их на всю жизнь, потому что они были связаны с определенным эпизодом. И перед ее внутренним взором снова возникла картина: отец прочитал эти строчки, мать что-то возразила, и тогда отец рассердился. Он не ударил ее, нет, но он весь напрягся, и рука его чуть-чуть дернулась, словно его тело возжелало ударить и он лишь неимоверным усилием воли поборол это желание. После этого, несмотря на то что никакого насилия не произошло, мать Ванму склонила голову и что-то пробормотала, – напряжение спало. Ванму поняла, сейчас перед ней предстало то, что описал в этих строчках Демосфен: мать склонилась перед отцом потому, что он обладал достаточной силой, чтобы причинить ей боль. И Ванму тогда очень испугалась, как испугалась сейчас, при одном воспоминании; услышав слова Демосфена, она сразу поняла, что это правда, и одновременно подивилась, как отец мог произнести их и согласиться с ними и вместе с тем не понять, что повел себя именно таким образом, от которого предостерегал Демосфен. Вот почему Ванму всегда с вниманием относилась к любым изречениям великого – ужасного – Демосфена. Каким бы великим или ужасным он ни был, она знала – он говорит правду.

– Не он, – поправила ее Цин-чжао. – Демосфен – женщина.

Ванму даже затаила дыхание. «Значит, вот как! Все-таки женщина. Неудивительно, что я различила такое сочувствие в речах Демосфена; ведь это женщина, и она отлично понимает, что это такое, когда над тобой постоянно кто-то властвует. Это женщина, поэтому она мечтает о свободе, о том часе, когда ей не придется исполнять вечные обязанности, возложенные на нее. Неудивительно, что в ее речах сияет огонь революции, однако они всегда остаются словами и никогда не несут с собой насилия. Так почему же не замечает этого Цин-чжао? Почему Цин-чжао решила, что мы обе должны ненавидеть Демосфена?»

– Женщина по имени Валентина, – прошептала Цин-чжао, но затем в ее голосе прозвучал благоговейный трепет. – Валентина Виггин, рожденная на Земле более чем три… три тысячи лет назад.

– Она разве богиня, чтобы прожить столько?

– Полеты. Она много путешествовала с планеты на планету, никогда не задерживаясь больше чем на несколько месяцев на каждой. Как раз чтобы написать новую книгу.

Все великие исторические исследования, опубликованные под именем Демосфен, были написаны одной и той же женщиной, и никто об этом не подозревает. Почему ее имя никому не известно?

– Она, наверно, не желает раскрывать свою личность, – ответила Ванму, отлично понимая, почему женщина может пожелать скрыться за мужским именем. «Я бы точно так же поступила ради того, чтобы облететь все миры, познакомиться со столькими народами и прожить десять тысяч лет».

– Ее биологический возраст, должно быть, около пятидесяти лет. Все еще молода. Последние годы жизни она провела на одной планете, там же вышла замуж, родила детей. Но сейчас она снова отправилась в путь. На… – Цин-чжао внезапно замолкла.