Майкл Суэнвик - Однажды на краю времени (сборник)

Продолжая вопить, мы танцевали как одержимые, пока не оказались на грани безумия. По знаку Какаравартена мы сняли поклажу со спин и развернули с дюжину лошадиных шкур. Вытащили ножи и стали резать свои руки и грудь. Там, где кровь попадала на шкуры, черная глина наполняла их, придавая форму, разрастаясь, придавая облик боевых коней: передние ноги взбивают воздух, ноздри раздуваются, глаза – холодные и немигающие звезды.

И тогда мы вскакивали на коней, выхватывали мечи и мчались на запад. Копыта касались земли, и почва вливалась в некромантичных животных и снова стекала через задние ноги.

– Тиратика!

Услышав принятое мной имя, я повернулся и увидел Кродаспарасу, скакавшего без маски рядом со мной. Его метки сияли серебром на лице. Глаза были шальными и ликующими, и я сорвал маску. И ощутил, как мой «петушок» поднялся от возбуждения.

Кродаспараса заметил это и рассмеялся. Наше соперничество, ненависть друг к другу были ничем по сравнению с этим дружеским единением. Скача бок о бок, мы обменялись свирепыми, издевательскими ухмылками понимания, и пришпорили коней.

– Хороший день, чтобы умереть! – крикнул Кродаспараса. – Готов умереть, братишка?

Он передвинул перевязь меча на другой бок, чтобы мы смогли наскоро пожать друг другу руки на полном скаку, а потом так же быстро описал им круг, так что потребовалось все мое искусство, чтобы уклониться.

Я выдохнул.

И тут же атмосфера общей комнаты вновь окружила меня. Я обнаружил, что уставился на рога тура, трофей, прибитый на западной стене, на пузатые, плетенные из ивняка корзины, свисавшие с китовых ребер, служивших потолочными балками. Над головой мучительно медленно поворачивалась вырезанная из дерева, раскрашенная русалка с оленьими рогами вместо волос, служившими подсвечниками.

Эльфийка взяла трубку из моих ослабевших пальцев, сунула длинный мундштук под маску – так умело, что ни пятнышка кожи на лице не было видно, – и медленно вдохнула. Угли загорелись ярче, над ними трепетал маленький оранжевый огонек, вбиравший весь свет в комнате.

– Это не то, что я желала увидеть, – прошептала она и затянулась второй раз, прежде чем передать трубку.

Трубка неспешно обошла комнату и снова оказалась у меня. Я неуклюже взял ее и приложил к губам теперь уже горячий конец мундштука. И стал впитывать магию.

Я стоял на пустой равнине. За спиной высились шелковые шатры нашего лагеря. Мороз исполосовал землю причудливыми звездами. Кровь кипела в жилах.

Настала ночь праздника, и мы взяли для наших конических шатров центральные шесты вдвое выше обычного. С их концов свисали маленькие фонарики, похожие на звезды. Все было спокойно. Среди амр’рта скандайаска считалось ужасным святотатством выходить из шатров в праздничную ночь.

Мучимый нерешительностью, я отвернулся, обернулся снова и проделал это несколько раз. Я сам мог бы убить за то, что намеревался сделать. Но это беспокоило меня меньше, чем вероятность того, что я не так прочитал знаки. Что меня не желают. Я стоял перед одним из шатров, глазея на него, пока он не засиял, как солнце. И наконец нырнул внутрь.

Ратанавивикта ждала меня. Я отбросил маску и встал перед ней на колени. Медленно, неторопливо проник пальцами под ее маску и стянул. Ее лицо было покрыто шрамами, как луна, и, как луна, прекрасно и холодно. Моя рука чернела на ее груди. Бледный сосок выглядывал между пальцев, как первая сумеречная звезда.

– Ааааах, – беззвучно вздохнула она, и трубка перешла в другую руку.

Все изменилось.

Не можете себе представить, что я чувствовал, когда после двадцатилетних скитаний вернулся наконец на Длинный Мост. Мое сердце было так полно горечи, что она ощущалась даже во рту. Два десятилетия моей жизни минули, превратились в ничто. Мои воспоминания об этих годах были населены туманами и призраками, украдены теми, кому я больше всего доверял. Врата Дракона оказались меньше, чем я помнил, и далеко не такими величественными. Каменные здания, шпили которых расчесывали пролетавшие облака, были просто трех-четырехэтажными домами. Дорога между ними была настолько узка, что на ней с трудом могли разминуться две тележки.

Кожа на моем лице казалась пересохшей и сильно обтянула скулы. Я сунул палец под маску, чтобы почесать шрам, касавшийся уголка губ.

Даже воздух пах по-другому. Дымное марево моего детства, запахи дуба и кедра из дымоходов богатых домов, плавника и сухого навоза – из дыр в крышах бедных… все сменилось угольным дымом с резкой нотой серы, бьющей в нос. Восхитительные ароматы по-прежнему неслись из лавки пекаря, где старый Хэл Лысарь всегда приветствовал вас хмурой миной и сахарной булочкой, но смесь пряностей, покрывавшая окорока, коптившиеся в соседней лавке, больше не сдабривала воздух перечным запахом. Да и вместо коптильни теперь тут была мастерская шлифовальщика линз.

Узкий проход между двумя зданиями оставался… интересно, вы, молодые, по-прежнему называете его «трубой»? – и сквозь него дул легкий ветерок с Эйвена. Я остановился и оперся на копье. Вечер был в точности таким, как тот, давний, когда Бекки показала мне свои веснушчатые груди, а потом насмехалась над моим ошеломленным видом. Здесь мы с Джоном стояли на коленях, деля яйца, украденные из гнезд на Склоне Берега, который, находясь чуть подальше от Моста, считался охотничьими уходьями всего речного отродья.

Вижу, ты улыбаешься. Здесь я прятался в засаде, подстерегая подмастерье ткача, чье имя, лицо и грех давно выветрились из памяти, хотя эта глупость стоила мне сломанной руки и потери тяжко завоеванной симпатии Бекки.

Кто-то наткнулся на меня, выругался и исчез, прежде чем я успел обернуться и извиниться. Я втиснулся в «трубу», стараясь, чтобы и другие смогли пройти. И стал смотреть на сверкающую на солнце реку.

Пироскарф шел в бухту, борясь с течением. Дым валил из трубы, лопатки сверкали в унисон, и он был похож на водяного шмеля, сильно увеличенного неким волшебником. Торговые суда, входившие в гавань и покидавшие порт, были больше, чем я запомнил, и покрой парусов казался незнакомым. Количество дымоходов по обоим берегам увеличилось. Дым валил в темнеющие небеса. Это был изменившийся мир, в котором не было места таким, как я.

Призраки моей юности толпились вокруг меня так тесно, что я не мог отличить прошлое от настоящего, воспоминаний от желания. Все было так, словно я отвернулся на мгновение, а, повернувшись, обнаружил, что постарел на двадцать лет.

Набей снова трубку. Один последний раз я услышу рассветную музыку моей юности, сонный топот спускающихся жильцов, звон и звяканье тарелок и оловянных кружек на кухне. Быстрые шаги Элинор, возвращавшейся из пекарни с охапкой вкусно пахнувших хлебов. И на заднем фоне – ворчание Черного Гейба, обнаружившего мой очередной промах.