Майкл Суэнвик - Однажды на краю времени (сборник)

Какой жестокий контраст с этим утром!

Когда я отвернулся от Эйвена, обнаружил, что на Мосту полно переходов, лавочников и ремесленников в вычурных, отделанных кружевами одеждах. Воздух звенел от щелканья их каблуков. Но лица женщин и мужчин были одинаково замкнутыми и угрюмыми. На секунду я дрогнул духом при мысли о том, что снова окажусь в обществе людей. Слишком много лет я провел в компании сов и волков, один, в пустынях севера, чтобы чувствовать себя здесь комфортно. Но я расправил плечи и продолжал идти.

Старая «Щука и бочонок» стояла там, где всегда, на полдороге по Мосту. С расстояния она казалась невыносимо маленькой и незначительной. Хотя каждый камень и каждое бревно навсегда запечатлелись в моем сердце. Вывеска лениво покачивалась. Та же самая смеющаяся рыба выпрыгивала из того же бочонка… все, как намалевал бродячий школяр в обмен за одну ночь под крышей таверны, когда тетя Кейт была молода. Я знаю это, потому что она часто о нем говорила.

Под вывеской собралась рассерженная толпа, не обращавшая внимания на поток пешеходов. У двери стояла большая бочка, а на ней стоял приземистый человек с пером шерифа на шапке и, держа в руках пергаментный свиток, что-то читал. Около него стояло чучело – очевидно, прислужник – с колокольчиком, а за ним выстроилась в ряд дюжина стражников с дубовыми палками.

Все это означало выселение.

Тут же стояла Кейт, плачущая от ярости и каким-то чудом не изменившаяся. Я уставился на нее, не веря глазам, и тут, с болью, ударившей в сердце, понял свою ошибку. Эта измученная тяжеловесная женщина, должно быть, моя сестра Долли… ужасно, ужасно постаревшая. При виде ее мне захотелось отвернуться. Нарисованная щука издевалась надо мной, безмолвно хохоча. Но я победил свою неловкость и протиснулся сквозь толпу.

Сам того не ожидая, я вызвал всеобщий интерес. Зеваки, сердито бормоча, уступали дорогу. Шериф перестал читать. Стражники уныло переминались с ноги на ногу, а тощее чучело с колокольчиком съежилось. Я, неожиданно став центром внимания, сообразил, что, должно быть, до сих пор сохранил кое-какие остатки эльфийского лоска.

– Что здесь происходит?

Мой голос был низким, незнакомым, и слова нерешительно стекали с языка, как вода из насоса, заржавевшего от долгого бездействия.

Шериф яростно потряс пергаментом в мою сторону.

– Не вмешивайся! Это законное выселение, и со мной стражники, всегда готовые меня защитить!

– Ты трус, Том Свалка, и подлец, если творишь такое с людьми, которые были когда-то твоими друзьями! – завопила Долли. – Теперь ты подлипала у богача! Наемник, служащий негодяям и угнетателям, и ничего больше!

Из толпы послышался одобрительный ропот.

Шериф нагнул массивную голову и, стараясь не встречаться глазами с Долли, проворчал:

– Черт возьми, Долли, я всего лишь выполняю…

– Я заплачý, – вмешался я.

– Э… что это? – уставился на меня Том Свалка.

Я снял свой заплечный мешок из прочной гномьей ткани, расшитой шелковыми орхидеями, – работа древесных эльфов – и отдал копье нескладному юнцу, который едва не уронил его от изумления. Это был ты, верно? Я так и подумал. Древко копья было из черного дерева, гораздо более тяжелого, чем казалось на вид.

Прикрученный к раме вместе с колчаном и обломками того, что когда-то было отцовским мечом, лежал кожаный кошель. После долгих лет торговли с эльфами я теперь плохо знал цену одной монеты по сравнению с другой. Но точно знал, что этого должно быть достаточно. Эльфы всегда щедро раздают вещи, не имеющие для них значения. Я отдал кошель сестре.

– Возьми, сколько нужно.

Долли стояла с кошелем в протянутой руке, не пытаясь его открыть.

– Кто ты? – со страхом спросила она. – И что это за человек, скрывающий лицо под маской?

Рука поднялась сама собой – я и забыл о маске. Теперь, когда она больше была не нужна, я снял ее. Свежий воздух коснулся лица. Голова закружилась почти до тошноты – настолько я не привык стоять без маски перед такой толпой.

Долли уставилась на меня.

– Уилл? – спросила она наконец. – Это правда ты?

Когда деньги были пересчитаны трижды и прутья от метлы, прибитые шерифом над порогом, были сорваны и растоптаны, семья и соседи сгрудились вокруг и отвели меня в общую комнату «Щуки и бочонка», где предоставили почетное место у очага. Воздух был душным, я плохо соображал. Но никто ничего не заметил. Меня засыпали вопросами, так что не было никакой возможности отвечать. Каждый старался назвать свое имя, выкрикивая:

– Вот уж не ожидали!

– Разве ты предполагал, что маленький Сэм превратился в такого здоровенного громилу?

Слушая это, многие ревели от смеха. Кто-то посадил мне на колени ребенка, мальчика, который сказал, что его зовут Пип. Еще кто-то снял с колышка лютню и завел песню.

И неожиданно в зале начались танцы. Я невозмутимо наблюдал за этими темными, незнакомыми людьми, потными, отяжелевшими. После многих лет, проведенных среди светлого народа, все они казались грузными и приземленными. Жар исходил от их тел, как пар от котла.

Женщина с лучистыми лукавыми глазами подняла меня с табурета, и я вдруг тоже оказался среди танцующих. Пламя отбрасывало причудливые тени на стену за моей спиной, и тени тоже танцевали, передразнивая мои неуклюжие шаги.

Все казалось таким знакомым и одновременно чужим. Время сделало незнакомыми и состарило по-прежнему дорогие мне лица из моей юности каким-то странным, трогательным образом. Словно и таверна, и сам Мост были всего лишь искусными подобиями подлинных, лишенные убедительности и все же способные разорвать сердце. Мое детство виделось противоестественно ясным, таким же близким, как комната, в которой я сидел. Словно я никогда не уезжал. Все годы между детством и сегодняшним днем казались сном.

– Ты не знаешь, кто я, верно? – спросила женщина.

– Конечно знаю, – солгал я.

– Кто же я тогда?

Она отпустила меня и, подбоченившись, отступила.

Приняв вызов, я впервые по-настоящему взглянул на нее. На ней была блузка, драпировавшаяся свободными складками. Пухленькая особа с большими коричневыми веснушками на лице и предплечьях. Она скрестила руки так, что груди едва не вылезли из выреза. И рассмеялась, когда я смущенно покраснел.

Ее смех поразил меня, как звон большого колокола.

– Бекки! – вскричал я. – Клянусь Семерыми, это ты! Я никогда не ожидал…

– Не ожидал, что я так растолстею, верно?

– Нет-нет, – запротестовал я, – это вовсе…

– Ты дурень, Уилл Трактирщик. Но это не самое плохое качество в мужчине!

Она потянула меня в тень под лестницей, уединенное местечко, где стояла небольшая скамейка. Мы долго говорили. И под конец беседы она показалась мне неудовлетворенной. Я не мог понять, в чем дело, пока она не сунула руку между моих бедер, проверить, что у меня там. Мой стержень, однако, оказался мудрее меня и встал, чтобы приветствовать ее.