Джордж Мартин - Туз в трудном положении

– И это подводит нас к вопросу, который вы пока мне не задали, сенатор.

«Он очень заинтересован даже без моего вмешательства. Чувствуешь? Ощущаешь?»

– Вы знаете, что я предлагаю, – проговорил Грег не как вопрос, а как констатацию факта.

– Вы предлагаете мне стать вице-президентом, – отозвался Джексон, кивая. – Вы говорите: «Преподобный Джексон, почему бы вам не сказать вашим сторонникам, чтобы они голосовали за пару Хартманн – Джексон». Объединив моих сторонников и ваших, мы могли бы получить номинацию.

– С вашим голосом, вашей силой, вашими возможностями мы… – Грег помолчал и, подчеркивая это слово, продолжил: – МЫ победим не только на этом съезде, но и на президентских выборах.

Желание было яркой-яркой синевой. Однако под ней лежали пятна сомнений. Кукольник отскребал темные участки, отправлял их в небытие. Джесси поджал губы.

– Я мог бы сделать вам такое же предложение, сенатор, – начал было он, но Кукольник не унимался, продолжая обрабатывать его разум.

Голос Джесси прервался. Он кивнул.

Он протянул руку.

– Хорошо, сенатор, – сказал он, обмениваясь с Грегом рукопожатием. – Вы правы. Пора создать мост, по которому можно будет пройти. Пора начинать объединение.

Кукольник торжествующе закричал. Грег беспомощно рассмеялся.

Дело сделано. На этот раз все получится. Еще немного маневров – и он будет у цели.

Крепкий ром взорвался у Джека в желудке долгожданным пламенем. Он сделал еще пару глотков, а потом закрыл фляжку и сунул ее в карман. Он купил ее после того, как Тахиона увезли в больницу и Секретная служба от него отстала.

У него на манжетах и ботинках по-прежнему осталась кровь. Он пытался не думать о том, как она туда попала, – и надеялся, что ром ему в этом поможет.

Он шагнул к одной из задних дверей «Омни» и мысленно чертыхнулся. Там оказался тот громила-охранник со сломанным носом, Конналли. Конналли качал головой, отказываясь впустить седовласого мужчину, размахивавшего перед его носом своим пропуском. Джек мог дословно пересказать разговор, который сейчас шел между Конналли и делегатом.

– Извините, сюда никто не входит.

– Но я же только что прошел в эту дверь! Вы меня видели.

– Сюда никто не входит.

– Послушайте, я просто захожу за моей дочерью, она делегат. У меня же есть пропуск.

Услышав голос мужчины, Джек почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Он остановился примерно в десяти шагах позади говорившего и уставился в седой затылок. Где он уже это слышал?

– Ну… – медленно проговорил Конналли, – …наверное, это не так уж важно. Хотя сюда никто входить не должен.

– Все будет нормально, – заверил мужчина.

Качая головой, словно недоумевая, почему так поступает, Конналли потянулся к поясу, извлек связку ключей и открыл дверь.

Джек изумился.

– Спасибо, полисмен. Вы очень добры.

Мужчина прошел в дверь.

Джек двинулся вперед. Что-то было не так.

– Извините, – сказал он.

Конналли гневно сверкнул глазами:

– Ты чего это творишь, ж…?

Джек заставил себя улыбнуться.

– Я делегат.

Конналли закрыл дверь и запер ее.

– Через эту дверь никто не проходит. Так меня инструктировали.

Джек посмотрел сквозь стеклянную дверь на удаляющуюся фигуру седовласого.

– Ты только что его пропустил, – сказал он.

Конналли пожал плечами.

– Ну и что?

– Он даже не делегат! А я – делегат!

Конналли посмотрел на него.

– Он не ж… А ты – ж…а.

Глядя сквозь стеклянную дверь, Джек увидел, как седовласый оглянулся – бросил беглый взгляд через плечо, подняв руку, чтобы дружески помахать Конналли. При виде Джека бородатое лицо мужчины окаменело. Он уронил руку и пошел дальше.

Джек насторожился. Он недавно видел это лицо на обложке журнала «Тайм», после того как актер по имени Джош Дэвидсон сыграл короля Лира в театре на открытом воздухе в Центральном парке.

И, что гораздо важнее, он уже видел такое выражение лица.

Он вспомнил, как несколько докеров плясали на столе и пели «Ром и Кока-кола».

«Извини, Шила, – вспомнил он слова очкастого, – твой старик – просто прелесть».

Джек подумал снова, что узнал взгляд Дэвидсона. Он уже один раз его видел, в пятидесятом, когда вышел из зала заседаний комитета, где давал показания перед КРААД, и прошел мимо ожидающих допроса Эрла, Дэвида, Блайз и мистера Холмса – прошел мимо, не сказав ни слова. Внезапно Джек бросился бежать: мимо изумленного Конналли к одной из дверей, которой сможет воспользоваться.

Джек понял, что Джош Дэвидсон – тайный туз.

На бегу у Джека из кармана выскользнула фляжка, разлетевшаяся на бетоне мелкими осколками. Он не снизил скорости.

Общественность считала, что из Четырех Тузов в живых остался один только Джек. Однако никто не мог утверждать этого с уверенностью, поскольку еще один из той четверки исчез.

Отсидев три года на острове Алкатрас за неуважение к конгрессу, Дэвид Герштейн вышел в 1953-м. Год спустя конгресс принял Акт о специальном призыве, и Герштейн получил повестку. На призывный пункт он не явился. С тех пор его больше не видели. Ходили слухи о том, что он умер, был зверски убит, сбежал в Москву, изменил имя и переехал в Израиль…

Не было ни единого упоминания о том, что он сделал косметическую операцию, немного накачал мышцы, прибавил в весе, отрастил бороду, поставил голос и стал актером на Бродвее.

«Твой старик – просто прелесть». Естественно. Стоит начать действовать феромонам – и к Дэвиду Герштейну невозможно питать антипатию. С ним невозможно не согласиться. Никто не в состоянии не сделать того, чего он от них хочет.

Джек помахал своим пропуском перед человеком, дежурившим у двери, и ворвался в центр. Он пробежал через довольно плотную толпу в ту сторону, куда направился Дэвидсон, не обращая внимания на изумленные взгляды делегатов съезда. Благодаря своему росту он увидел, что Дэвидсон идет к подземному переходу, ведущему к залу. Он двинулся следом, поймал Дэвидсона за руку и сказал:

– Эй!

Дэвидсон развернулся и сбросил руку Джека. Его глаза напоминали осколки обсидиана.

– Я бы предпочел с вами не разговаривать, мистер Браун.

Джек начал было пятиться, чувствуя, как вся кровь отливает от его лица. Однако он овладел собой и снова шагнул вперед.

– Я хочу с тобой поговорить, Герштейн, – сказал он. – Мы ведь не общались почти сорок лет.

Герштейн отшатнулся и схватился за сердце. Джека охватил ужас: неужели он устроил старику инфаркт? Он поднял руки, собираясь не дать Герштейну упасть, однако тот холодно оттолкнул руки Джека и потом полуотвернулся и привалился к стене.

– «Если теперь, – пробормотал он, – так, значит, не потом. Если не потом, так, значит, теперь; если не теперь, то все равно когда-нибудь».