Чайна Мьевиль - Вокзал потерянных снов

В помещении воцарилась тишина. Казалось, все поражены услышанным, а Вермишенк как будто упивался произведенным эффектом.

Вдруг раздался шум, и все вздрогнули. Пока шел допрос, конструкция деловито пылесосила пол возле стола Дэвида, а сейчас она попыталась пересыпать мусор из ведра в свой контейнер и промахнулась. Как ни в чем не бывало принялась подбирать мятые клочки бумаги.

– А, черт!.. Ну конечно! – воскликнул Айзек. – Вот что такое кошмары! Это… это удобрения. Вроде кроличьего помета – он кормит растения, а растения кормят кроликов. Короткая цепочка, крошечная экосистема.

– Вот именно, – кивнул Вермишенк. – Ты наконец думать начал, это похвально. Нельзя увидеть или унюхать фекалии мотыльков, но почувствовать их можно. В снах. Это дерьмо питает сны, доводит их до кипения. А затем ими питается мотылек. Идеальная петля!

– Ты, свинья! – выкрикнула Дерхан. – Как ты об этом узнал? Сколько времени с этими чудовищами работаешь?

– Мотыльки – очень редкий вид. Сам факт их существования – государственная тайна. Потому-то мы и волновались так за свою горстку образцов. У нас был очень старый, дышащий на ладан мотылек, и тут поступают четыре свежие личинки. То есть их было пять – одна попала к Айзеку. Оригинал, выкормивший наших гусениц, умер. Мы бурно спорили, не вскрыть ли кокон другого – пусть убьем, но получим бесценные сведения о метаморфозах. Но, увы, прежде чем решились, были вынуждены всех четырех продать. Пошли слухи, что наши исследования слишком затянулись, что мы не контролируем образцы, и поэтому… э… спонсоры занервничали. Финансирование прекратилось. Нашему отделу пришлось срочно платить долги, смирившись с провалом… проекта.

– Что это был за проект? – прошипел Айзек. – Оружие? Пытки?

– Айзек, Айзек, – спокойно проговорил Вермишенк. – Ты только погляди на себя: кипишь праведным гневом. А ведь если бы ты не украл мотылька, он бы не сбежал и не освободил своих приятелей. Согласись: это факт. Подумай, сколько бы осталось в живых ни в чем не повинных граждан.

– Заткнись, сука! – в бешенстве закричал Айзек и вскочил на ноги. Он бы бросился на Вермишенка с кулаками, но помешал Лемюэль.

– Айзек! – Обернувшись на резкий оклик, Айзек увидел, что пистолет Лемюэля направлен на него. – Вермишенк вполне покладист, а нам еще многое надо узнать.

Айзек пересилил себя, кивнул и сел.

– А почему ты такой покладистый, а, Вермишенк? – спросил Лемюэль, переведя взгляд на старика.

Вермишенк пожал плечами.

– Не очень люблю боль, – ответил он с глуповатой улыбочкой. – Ну а вдобавок, хоть и боюсь разочаровать, проку вам от этих знаний не будет. Мотыльков вы не поймаете. И от милиции не спрячетесь. Какой же прок играть в молчанку? – Улыбочка переросла в издевательскую ухмылку. Но по глазам было видно, что он нервничает. Вспотела верхняя губа. В голосе проскальзывала надрывная нотка.

«Мать честная! – осенило вдруг Айзека, и он резко наклонился вперед, уставился в глаза Вермишенку. – Это же неспроста! Он… он выкладывает, потому что боится! Не верит, что мотыльков выловит правительство, и боится. Хочет, чтобы нам это удалось!»

Айзек уже было собрался поиздеваться над Вермишенком, уличить в трусости, но не рискнул. Если пойти на прямой конфликт, бросить вызов – мол, что же ты, слабак, на себя уже не надеешься, чужими руками хочешь жар загрести, – то этот негодяй может озлобиться и отказаться от своей затеи.

Ладно, если Вермишенк хочет, чтобы его просили о помощи, – быть посему.

– Что такое сонная дурь? – спросил Айзек.

– Сонная дурь? – Вермишенк снова ухмыльнулся, и Айзек вспомнил, что уже задавал этот вопрос. И старик изобразил тогда отвращение, отказался пачкать уста неприличным словечком.

Сейчас оно выскочило легко.

– Хм… Дурь – это детское питание. Мотыльки им кормят свое потомство. Все время его извергают, но особо большими порциями – когда выращивают детенышей. В отличие от обычных мотыльков, они очень заботливы. Усердно питают яйца, выкармливают гусениц. Сами они могут есть только с момента окукливания.

– Ты хочешь сказать, что сонная дурь – это молоко мотылька? – вмешалась Дерхан.

– Совершенно верно. Гусеницы еще не могут переваривать чистую психическую пищу. Она усваивается в квазипсихической форме. Производимая мотыльками жидкость насыщена дистиллированными снами.

– Потому-то и купил этих тварей какой-то сволочной наркобарон. Кто? – скривилась от омерзения Дерхан.

– Понятия не имею. Я всего лишь подбросил идею насчет продажи образцов. А сколько было потенциальных покупателей и кому из них повезло, меня не интересовало. Лишь бы хорошо заботился о мотыльках, вовремя спаривал, доил… как коров. Ими можно управлять – если знаешь как. Добиваться, чтобы давали молоко, не имея потомства. Ну и, понятное дело, молоко нуждается в переработке. В чистом виде ни человек, ни представитель любой другой расы потреблять его не может – мигом взорвется разум. Вещество с некрасивым названием «сонная дурь» должно быть очищено и… разбавлено различными веществами. Между прочим, Айзек, это означает, что твоя особь – полагаю, ты ее кормил сонной дурью – выросла не слишком здоровым мотыльком. С таким же успехом можно человеческого ребенка кормить грудным молоком с щедрой примесью опилок и воды из канавы.

– Откуда ты все это знаешь? – злым шепотом спросила Дерхан.

Вермишенк бесстрастно глянул на нее.

– Откуда ты знаешь, сколько нужно зеркал для защиты, откуда ты знаешь, что мотыльки превращают съеденные умы в это… в молоко? Сколько людей ты им скормил?

Вермишенк пожевал губами. Ненависть Дерхан его все-таки проняла.

– Я ученый, – ответил он. – Какие средства есть в моем распоряжении, теми и пользуюсь. Бывает, преступников приговаривают к смерти, но способ-то казни не уточняют.

– Ах ты, свинья! – взъярилась Дерхан. – А сколько людей им скормили наркодельцы, чтобы зелье свое получить?

Но тут ее перебил Айзек.

– Вермишенк, – произнес он мягко, глядя в зрачки ученого, – как вернуть пострадавшему ум?

– Вернуть? – Растерянность Вермишенка казалась неподдельной. – Ты о чем? А… – Он отрицательно покачал головой и насупился. – Никак.

– Не ври! – закричал Айзек, думая о Лубламае.

– Он же выпит, – прошептал Вермишенк.

И сразу в комнате наступила тишина. Допрашивавшие ждали пояснения.

– Он выпит, – повторил старик. – У него отняли мысли, сны. Сознание и подсознание сгорели в желудках у мотыльков, вернее, превратились в молоко для детенышей… Айзек, ты принимал когда-нибудь сонную дурь? Кто-нибудь из вас принимал? – окинул он взглядом остальных.

Никто не ответил.

– Если было такое, то вам наверняка снилось, что вы – жертвы, добыча. Это метаболизированные умы проскальзывали к вам в желудок. Чужие сны становились вашими. Нет, Айзек. Спасти никого нельзя, потому что ничего не осталось.