Фредрик Олссон - Конец цепи

– Да, но разве я об этом спрашиваю?

Коннорс покачал головой в ответ, повторил тем же деловитым тоном:

– Чего ты боишься?

Франкен ничего не сказал. Это ведь был риторический вопрос, скорее всего, Коннорс очень хорошо знал, в чем опасность.

– Того, что она расскажет? Так? Что мы должны будем отпустить ее, а она поведает миру то, что нам известно?

Франкен не ответил. Естественно, именно это беспокоило его. Плюс еще куча другого, что могло последовать.

– Тогда, по-моему, ты не того боишься, – сказал Коннорс. А потом добавил: – Если мы когда-нибудь отпустим ее, это будет означать, что все закончилось. Так что нечего бояться.

И Франкен вздохнул. Покачал головой. И ответил наконец.

– Почему? – сказал он. – По одной простой причине. Наш самый большой враг – паника. И именно ее я хочу избежать любой ценой.

– Я тебе не кажется, что немного поздно для этого?

– Я не фаталист, Коннорс. А ты?

Коннорс не ответил.

– Ведь если кто-то из нас фаталист, ему здесь не место.

Они стояли молча.

Разговором они загнали себя в тупик, где уже бывали не раз, и единственным выходом из него было молчание, и они старались избегать встречаться друг с другом взглядом, пока чертово ощущение полной безысходности не улеглось.

– Сандберг получил ключ, – сказал Коннорс наконец.

И Франкен знал, что он имел в виду. Пусть будет как будет.

– Тогда остается только надеяться, что они не поймут, о чем речь.

– Пожалуй, – согласился Коннорс. Посмотрел на Франкена.

Не должны.

Но не сдержался и добавил это все равно:

– Или дело обстоит так, что это единственная надежда, которая у нас есть.

Мужчина, сидевший в одиночестве в маленькой совещательной комнате и глазевший в одну точку перед собой, прилично похудел за последнее время.

Еще недавно он выглядел хорошо сложенным и отлично тренированным, и никто не поверил бы, что профессор археологии может выглядеть таким образом. А его взгляд оставался бодрым, несмотря на прятавшиеся в нем беспокойство и грусть.

Сегодня же Альберт ван Дийк постарел на десять лет. А прошло ведь только несколько месяцев со времени их последней встречи. Хотя он сохранил своеобразное чувство юмора, в какой-то мере компенсировавшее ему усталость, печаль и неугомонную энергию, пусть его глаза сейчас излучали скорее отчаяние, чем надежду.

Инспектор Нейзен из Центрального полицейского округа Амстердама наблюдал за ним через выходившие в общий зал окна, «выжимая» из кофейного аппарата две чашки хитрого напитка, представлявшего собой нечто среднее между обычным кофе и эспрессо, который никогда никому не приносил особого удовольствия.

Он тяжело дышал, что давно стало более правилом, чем исключением. Ведь инспектор перестал взвешиваться на ста сорока восьми килограммах, и, судя по протестам коленей и пяток, его вес изменился с тех пор столь же мало, как и привычки в еде.

Но сегодня для этого имелись и другие причины. И прежде всего спешка. Ему пришлось быстро собираться и сломя голову мчаться в город из летнего домика, когда позвонила секретарша и сообщила, что в его офисе сидит молодой человек, отказывающийся разговаривать с кем угодно, кроме него самого.

Ван Дийк, таким образом, находился там внутри уже почти пятнадцать часов. Он появился вчера во второй половине дня и не покидал офис до настоящего времени. Спал на стуле, хотя вряд ли если молодой человек вздремнул вообще. Судя по его виду, это казалось маловероятным.

Ему было жаль парня, но он не мог ничем помочь, что бы тот ни думал. В его обязанности не входило заниматься чем-то лично, никто не становился радостнее и не удостаивался лучшей помощи, если он проявлял сочувствие к ним. Но поведение молодого профессора и то, как тот старался решить свою проблему, импонировало ему настолько, что он не смог остаться в стороне. Кричащие и мечущиеся в панике люди, которые давали волю своему беспокойству и проклинали полицию и власти, Бога и черта за их бездействие, не причиняли ему больших проблем. То же касалось ситуаций, когда они ругали и упрекали самих себя или даже замолкали и впадали в ступор и бормотали что-то, и раскачивались на месте, и лишались чувств, и выглядели так, словно жизнь закончилась. На все это он мог смотреть спокойно, научился за годы работы. Эти люди находились в стрессовом состоянии и, какая бы беда ни обрушилась на них, естественно, вызывали жалость, но и только.

Однако ван Дийк был иным. Деловым и сдержанным, и если кого-то можно было назвать идеальной жертвой преступления, то, пожалуй, именно его.

Что, естественно, ничего не меняло.

Его подруга исчезла.

С той поры минуло уже семь месяцев.

И вряд ли стоило ожидать, что она когда-нибудь появится вновь.

– Ты поспал хоть немного? – спросил Нейзен, когда втиснулся в пространство между своим стулом и письменным столом, отдышался и поставил одну из двух дымящихся чашек с кофе перед молодым человеком. Впрочем, профессор не отказался бы и от двух чашек сразу.

– Со вчерашнего дня? Или со времени нашей последней встречи?

У него был усталый взгляд. В голосе слышались нотки иронии, но он не улыбался.

– Я приехал, как только смог, – сказал Нейзен, не углубляясь в вопрос.

– Я благодарен тебе за это, – ответил Альберт. А потом он добавил снова: – Я хотел поговорить с тобой.

Нейзен кивнул. Его секретарша все доходчиво объяснила профессору. По крайней мере пять других коллег вполне могли бы позаботиться о нем, но, что бы ни случилось, это явно было невозможно обсуждать с кем-то другим.

– Рассказывай, – сказал инспектор.

Альберт откашлялся. Объяснил, что он, естественно, знал мнение полиции о своем случае, сейчас наверняка отложенном в сторону. И Нейзен сделал вдох, собираясь возразить, но Альберт остановил его. По его словам, он прекрасно понимал такое отношение. Как долго могли продолжаться поиски только из-за того, что ее парень протестовал и отказывался признавать себя брошенным, когда, судя по всему, она уехала по доброй воле?

Он знал, что полиция не могла ничего сделать, и решил держаться подальше. Не хотел надоедать им, собирался дать знать о себе снова, только если сможет прийти с чем-то важным.

– И сейчас как раз тот случай? – спросил Нейзен.

Альберт кивнул:

– Я всегда говорил, что она исчезла не по своей воле.

– Мы проверили твои слова. Но они не подтвердились. В любом случае ничто не указывало на твою правоту.

– Я знаю, – сказал Альберт. – Но сейчас могу доказать ее.

Его слова вызвали у Нейзена противоречивые чувства.

Доказать? По-настоящему? Доказать?

– И почему ты веришь в это? – спросил он.

– Я просто знаю, где она.

Нейзен посмотрел на него.