Артур Дойл - Белый отряд

Аббат опять остался один и, низко склонив над требником свое худое, желтое как воск лицо, застыл неподвижно, пока старшие монахи один за другим входили в комнату и размещались на деревянных скамейках. В конце кельи в двух креслах с высокими спинками расположились наставник послушников и брат-судья, полный статный священник с темными насмешливыми глазами и густой порослью вьющихся волос вокруг тонзуры [6] Тонзура – выбритое место на макушке у католических духовных лиц. . Между ними, застенчиво переминаясь с ноги на ногу и нервно ударяя по подбородку длинным свитком пергамента, стоял бледный молодой человек.

Когда монахи заняли свои места, аббат еще раз окинул строгим пронизывающим взглядом их спокойные загорелые лица. Невозмутимый вид говорил о безмятежности и однообразии их существования. Затем он перевел свой взор на бледного молодого монаха, еще больше смутившегося и опустившего глаза долу, и сказал:

– Я слышал, ты жалуешься, брат Амброз? Да будет благословенно имя святого Бенедикта, покровителя нашего монастыря. Много у тебя пунктов обвинения?

– Три, благочестивейший отец, – ответил брат тихим дрожащим голосом.

– Надеюсь, ты не уклонился от наших правил?

– Все изложено в этом листе пергамента по требованиям нашего устава.

– Передай его брату-судье. Введите брата Джона, дабы он знал, в чем его обвиняют.

Дверь распахнулась, и два монаха ввели обвиняемого. Это был крепкий детина огромного роста, с темными глазами и рыжими, как огонь, волосами. В выражении его дерзкого, резко очерченного лица явно сквозила не то насмешка, не то презрение ко всем окружающим. Капюшон его был откинут назад на плечи, и расстегнутый воротник рясы позволял видеть жилистую воловью шею, красную и неровную, как сосновая кора. Из широких рукавов выглядывали огромные мускулистые, словно заросшие рыжим пухом руки, а из-под белой рясы неуклюже торчали израненные колючим кустарником во время лесных работ толстые ноги. Монахи подвели послушника к резному аналою и отошли в сторону. Последний отвесил в сторону аббата скорее шутливый, чем почтительный поклон и устремил свои темные блестящие глаза, полные ненависти, на обвинителя – смиренного брата Амброза.

Брат-судья встал со своего места, развернул переданный ему свиток пергамента и стал читать громким торжественным голосом. Между монахами пробежал сдержанный шепот, свидетельствующий об их немалом интересе к этому делу.

– «Жалоба подана во второй четверг после праздника Успения Пресвятой Богородицы в 1366 году на брата Джона, в мире Гордля Джона, или Джона из Гордля, послушника монастыря святого Ордена цистерцианцев [7] Цистерцианцы – католический монашеский орден, известный с XI века. . Читана того же дня в аббатстве Болье в присутствии благочестивейшего аббата Бергхерша и всего священного Ордена.

Обвинения против названного брата Джона сводятся к следующему.

Первое: во время упомянутого праздника Успения, когда к трапезе послушников была прибавлена маленькая порция пива в размере одной кварты на четырех человек, упомянутый брат Джон залпом выпил всю кварту пива, к явному ущербу братьев Павла, Порфирия и Амброза, которые едва смогли проглотить обед и чуть не умерли от жажды после крайне соленой и сухой трески».

Джон Гордль при этом обвинении едва не расхохотался и даже прикрыл рот ладонью, чтобы сдержаться. Пожилые монахи переглянулись и закашлялись, сдерживая смех. Один только аббат сидел неподвижно с сумрачным строгим лицом.

– «Далее, когда наставник послушников наложил взыскание на Джона в виде ограничения в пище до трех фунтов хлеба из отрубей и бобов в течение двух дней во славу святой Моники, матери преподобного Бенедикта, брат Джон в присутствии брата Амброза и других братьев заявил, что пускай двадцать тысяч дьяволов заберут эту святую Монику и вообще всех святых, которые встанут между человеком и его куском мяса. Когда брат Амброз сделал ему замечание за такое непослушание, брат Джон схватил его за шиворот, пригнул лицом к самому пискаторию, или рыбному садку, и держал его в таком положении так долго, что бедный брат Амброз ввиду неминуемой смерти успел прочесть один раз «Отче наш» и четыре раза «Аве Мария».

После столь серьезного обвинения белые рясы зашевелились, и монахи зажужжали, как пчелы в улье, но аббат поднял вверх свою сухую руку, и все снова смолкли.

– Что дальше? – спросил он.

– «Потом, в День святого Иакова Младшего перед вечерней вышеупомянутый брат Джон гулял по Брокенхерстской дороге с особой другого пола по имени Мэри Сюлей, дочерью королевского лесничего. И после многих шуток и непристойного смеха брат Джон схватил означенную Мэри Сюлей на руки и перенес через ручей к бесконечной радости дьявола и к совершенной гибели собственной души и тела. Свидетелями же этого скандального и постыдного поступка были три брата нашего ордена».

Густые седые брови аббата сурово сдвинулись над его проницательными глазами.

– Кто был свидетелем этого? – спросил он.

– Я, – отвечал обвинитель. – Также брат Порфирий, с которым мы шли вместе, и брат Марк из спикария, которого до того поразил этот бесстыдный поступок, что он заболел лихорадкой и потому не мог явиться сюда.

– А женщина? – спросил аббат. – Разве она не плакала и не жаловалась, что брат Джон так недостойно с ней поступил?

– Нет. Наоборот, она улыбнулась и поблагодарила его за это. Могу это подтвердить, как и брат Порфирий.

– Можешь? – закричал громовым голосом аббат. – Можешь? Так ты ослушался тридцать пятого правила нашего устава, повелевающего всегда отворачивать лицо от женщины и опускать глаза в землю? Я тебя спрашиваю, ты забыл это? На неделю в свои кельи, лживые братья, на черный хлеб и чечевицу. Увеличить вдвое утренние и обеденные молитвы, может быть, это заставит вас чтить наш устав!

Оба монаха, никак не ожидавшие такого исхода, сжались и, словно улитки, совершенно ушли в себя. Между тем аббат перевел свой гневный взор на главного виновника.

– Что скажешь, брат Джон, в ответ на эти тяжкие обвинения?

– Очень немного, преподобный отец, очень немного, – ответил брат Джон с грубым акцентом, что заставило братьев прислушаться, а аббата побагроветь от гнева и изо всех сил хватить кулаком по дубовой ручке кресла, в котором сидел.

– Что я слышу? – воскликнул он. – Разве можно говорить на таком языке в стенах нашего прославленного монастыря? Хотя, – аббат тяжело вздохнул, – благочестие и страсть к познанию всегда шли рука об руку, если потеряно одно – нет смысла искать другое.