Светлана Талан - Расколотое небо

Варя с трудом улавливала слова подруги. Не верилось, что такое могла говорить ее милая Ганнуся, которую родители любили как родного ребенка, одаривали на праздники. Она же ела с ними из одной миски! Как она может?!

– Я еще хочу сказать, – продолжила Ганнуся. – Я много работала на кулака, а что заработала? Знаете, чем Павел Серафимович со мной рассчитался? Вот этими дырявыми старыми сапогами! – Девушка приподняла подол платья, демонстрируя обувь. Варю будто обухом по голове ударили. Слова подруги резанули сердце, как серп спелые колосья. – Я хочу написать еще одно заявление – о вступлении в комсомол! – гордо заявила Ганнуся. Петуховы сразу же поднялись, громко зааплодировали.

– Хорошо. – Иван Михайлович довольно улыбнулся. – Такие сознательные граждане нам нужны. Спасибо тебе! Кто еще хочет взять слово? – Он обвел собравшихся придирчивым взглядом.

С места поднялся Михаил Черножуков. Отец дернул его за рукав, но было поздно – сын уже направлялся к столу.

– Не буду многословным, – сказал он, и его растерянный взгляд убежал от пристального родительского. – Имею и надел земли, и хозяйство, но мне совсем не жалко отдать все в коммуну. Я хочу новой, лучшей жизни для себя и своих детей. И меня пишите!

Михаил не видел, как побледнел и тяжело вздохнул Павел Серафимович. Варя испугалась за отца, потому что тот стал похож на натянутую струну, которая может оборваться от малейшего прикосновения. Что будет, если отец вдруг что-то выкинет? Но мужа крепко держала за руку Надежда. Одна она услышала, как из его уст вылетело тихое «Иуда!». Когда возле стола выстроились в очередь желающие писать заявления, Черножуковы молча поднялись и двинулись к выходу. Муж Ольги дернулся, но она так его огрела по спине тяжелым кулаком, что тот смолк и поплелся за женой. За ними пошли те, кто не имел желания записываться в колхоз. Семейство Черножуковых, попрощавшись, разбрелось по своим домам. Варя молча шла позади родителей.

Морозный воздух немного рассеял туман в Вариных мыслях. В голове вертелась не так выходка брата, как поступок Ганнуси. На душе было грустно и мерзко, будто там постоянно жила холодная и бездушная змея, которую она не замечала. Сейчас змея выползла, скользнув по теплому телу и оставив после себя что-то неприятное, скользкое, грязное.

Село онемело. Уснули синие тени. Только кое-где светились окна, и над хатами прямо в темноту неба тоненькой струйкой вился серый дым. Снег припевал под ногами, и улица вслушивалась в мелодию шагов. Лишь перед своим двором Павел Серафимович остановился, грустно глянул дочке в глаза.

– Вот тебе, доченька, и бусы, и сапожки для подружки, – упрекнул он.

Дочка ничего не ответила. Горло сжало так, что стало трудно дышать. Глаза наполнились слезами, но Варя сдержалась, не расплакалась, лишь молча кивнула. Она почувствовала: где-то за ее плечами притаилась беда, которая ждет своего часа. Варя даже ощутила ее холодное дыхание. Девушка обернулась – сзади никого. Все вокруг дремало под снежной пеленой, и только молчаливые деревья тихо-тихо сеяли серебристым инеем…

Ночь рассыпала по небу пригоршню мерцающих звезд. Среди них застыла молчаливая луна. Ничто не нарушало полной тишины зимней ночи, лишь из конюшни донесся мирный храп лошадей, почуявших во дворе свою хозяйку. Варя улыбнулась про себя: хитрый Буян, надеется получить лакомства. Не до него сейчас. Андрей ждет ее, а на улице трещит мороз. Варя уже и не надеялась, что сможет выйти незамеченной. В родительском доме допоздна горел свет, да и бабушка совсем перепутала день с ночью – с трудом заснула. Варя кошачьей поступью выскользнула на улицу и пошла быстрым шагом. Одно воспоминание об Андрее – и по телу пульсирующими толчками побежала кровь, зашумело в голове, бешено застучало сердце. Еще немножко – и она окажется в объятиях любимого!

– Дорогой! – вылетело тихо из ее уст. – Ты замерз? Господи, у тебя даже брови покрылись изморозью!

– Ерунда! – отозвался Андрей, а Варя глянула в его полные восторга глаза. – Я бы мог тебя ждать до утра, только бы ты пришла!

– Разве я могла не прийти? – нежно произнесла она.

Андрей посмотрел на любимую. В ее взгляде было столько нежности и тепла, что он не сдержался – начал покрывать ее лицо, губы, щеки, волосы, которые выбились из-под платка, пылкими поцелуями. Ее губы будто налиты соблазном, от них нельзя оторваться, ими можно наслаждаться, смаковать, как ключевую воду в полуденную жару.

– Моя дорогая, единственная на всю жизнь, – страстно прошептал юноша, освобождая ее тело от лишней одежды.

– Мой! – ответила она согласием, плотнее прижимаясь к разгоряченному упругому телу. – Только мой! Навеки! До смерти.

Им было тепло и хорошо, потому что они были вместе. Тайная любовь разгоралась с каждым днем все больше. Когда они любили, Варе казалось: еще мгновение – и она вспыхнет огнем, как сухая спичка, но пламя любви лишь согревало влюбленных. Андрей улыбнулся уголками губ, когда заметил, как снежинка присела на раскрасневшуюся щеку девушки и, едва коснувшись ее лица, стала маленькой капелькой.

– Твои губы пахнут подмороженными яблоками, – нежно сказал он.

– Правда? – спросила она. Простой, даже бессмысленный вопрос. Но это ли важно? Только бы слышать его голос, чувствовать на себе такие сильные и в то же время мягкие руки!

– Любимая, милая моя, – нежно говорил юноша. – Когда уже ты поговоришь с родителями? – На его лице отразилась искренняя досада. – Я не хочу прятаться, как воришка. Хочу быть с тобой всегда!

Ее ресницы виновато вздрогнули.

– Я тоже этого хочу, – вздохнула Варя. – Но ты же знаешь, что творится. Родители ходят как с креста снятые. Беда нависла над нами. Люди как будто с ума сошли. Тот агитирует за колхозы, другой – против, проклинает уполномоченного на чем свет стоит.

– Даже драки были, – прибавил Андрей. – Вчера на площади женщины затеяли ссору, орали так, что всех собак напугали. Тогда подтянулись мужики, встряли в грызню. Началась такая драка, что не у одного носы кровью залились. И было бы из-за чего спорить! Никто точно не знает, что будет в этих колхозах, а уже льется кровь. Мне кажется, каждый должен сам решать, как ему быть.

– А наши соседи Петуховы такие гордые стали – ни на какой козе не подъедешь! Мы теперь для них как враги. Вот так бывает, – грустно говорила Варя, – были соседи, а сейчас враги.

– Ступака выбрали председателем колхоза, – сказал Андрей. – Он теперь голенища руководству лижет так, будто сапоги у них сахаром присыпаны.

– И что же дальше будет? – с тревогой спросила Варя.

– Одному всевышнему известно, – ответил парень. – Я написал заявление, потому что заставили. Пришли домой коммунисты: «Пиши», – говорят и бумажки суют под нос. Отвечаю, что подождать хочу, посмотреть, как оно будет. Так Лупиков даже позеленел от злости, достал наган, начал им перед носом матери размахивать. Братья онемели со страху, мать на колени упала перед ними, умоляет не стрелять. Все равно мне терять нечего, кроме нищеты. Жаль мне стало родных. Написал чекист (чтоб ему пусто было!), а я и подписать не умею, так поставил крестик, они и ушли.