Ги Бретон - Век распутства

– Пусть она убирается на все четыре стороны… Не теряя ни минуты, прелат стремительным шагом направился в комнату, где мадам де Шатору вместе со своей сестрой ждала известий о здоровье короля. «Они услышали, как с шумом отворилась двухстворчатая дверь, – писал присутствовавший при этой сцене Ришелье, – и увидели Фиц-Жама, опирающегося одной рукой на ручку двери, со всклоченными волосами, горящими нездоровым блеском глазами и раскрасневшимся лицом.

– Король приказывает вам поскорее убрать ся отсюда на все четыре стороны, – произнес он.

И удалился, тут же распорядившись о том, чтобы снесли деревянную галерею, соединявшую королевские покои с апартаментами герцогини, и таким образом оповестил народ о разрыве короля с любовницей».

«Потрясенные внезапной немилостью церкви, – пишет далее Ришелье, – обе фаворитки застыли на месте как вкопанные и не произнесли ни слова, но герцог Ришелье 40, знавший о любви короля к мадам де Шатору, а также о том, что государь очень быстро попадал под влияние своих министров и придворных, заявил, что сделает все возможное, чтобы отменить распоряжение короля об отставке фавориток, и возьмет всю ответственность на себя, если те решат остаться и не выполнят отданного во время горячечного бреда приказа».

В свою очередь, священники времени даром не теряли, разослав по всем приходам следующее распоряжение:

«Закрыть святые дарохранительницы, для того чтобы немилость церкви стала еще более ощутимой и чтобы король не отдал новых распоряжений».

Но на этом они не остановились. Было объявлено о том, что король будет причащен только после отъезда обеих сестер.

– Законы церкви и наши святые каноны, – заявил Фиц-Жам королю, – запрещают прича щать умирающего, пока любовница еще нахо дится в пределах города. Прошу, Ваше Величест во, дать новые указания, чтобы ускорить отъезд фавориток.

И умышленно добавил:

– Время не терпит. Вы можете скоро умереть. Фиц-Жам с таким нажимом произнес слово «любовница», что у короля побежали мурашки по спине и он согласился со всем, что от него требовали. Приказ Людовика XV был на этот раз выполнен с таким рвением, что на королевской конюшне не нашлось ни одной кареты для бывших фавориток, чтобы оградить их от народного гнева.

В этот скорбный час все отвернулись от молодых женщин. И только маршал Бель-Исль, опасаясь, что их могут забить камнями, и вспомнив об услугах, которые они ему оказали, сжалился над женщинами и нашел для них карету, в которую они поспешно забрались и тут же задернули шторы, чтобы народ не узнал и не растерзал их 41.

Как только фаворитки покинули город, епископ Суассона дал разрешение на причастие короля…

В то время пока король получал последнее причастие, мадам де Шатору спасалась бегством вместе со своей сестрой под градом насмешек, оскорблений, угроз и улюлюканье толпы. Их забрасывали камнями, карету обливали помоями и даже содержимым ночных горшков. А в Коммерси горожане едва не разбили окна кареты и не разорвали фавориток на куски. И только вмешательство городского нотабля спасло их.

Естественно, самые ужасные оскорбления обрушились на голову мадам де Шатору, о которой народ распевал:

Несмотря на все оскорбления, в Париж мадам де Шатору не поехала. Она объяснила свой поступок в письме герцогу Ришелье, ласково называя его «дядюшкой».

«Я думала, что, пока король не пришел в себя после болезни, он будет исключительно набожен. Но как только он почувствует себя лучше, я готова держать пари, что он вспомнит обо мне и наведет справки о моей судьбе у Лебеля или у Башелье. А они всегда были за меня. И моим неприятностям придет конец. Я верю, что ничего плохого не произойдет и король отменит свое решение. А я пока в Париж не вернусь. После серьезных размышлений я пришла к заключению, что лучше остаться вместе с сестрой в Сент-Менеу. Бесполезно ему сейчас об этом говорить по одной лишь причине, что, пока он узнает, где я нахожусь, пройдет по крайней мере два или три дня. А я сама могу заболеть после такого ужасного путешествия…» 42

И пока мадам де Шатору со своей сестрой устраивались в Сент-Менеу, в Мец прибыла обеспокоенная состоянием здоровья своего супруга королева. Увидев скрюченного в постели короля, она залилась слезами и осыпала его поцелуями «на протяжении целого часа…».

Король, считавший, что часы его сочтены, мужественно вынес приступ сентиментальности королевы. И, расчувствовавшись, даже произнес:

– Мадам, я прошу у вас прощения за скандал, виновником которого я стал, за все неприятности и горе, причиненное вам.

Покаяние, похоже, оказало благотворное влияние на состояние здоровья государя. Неделю спустя он почувствовал себя намного лучше.

Радостная весть облетела все королевство и вызвала бурю восторга у простого народа, уже было похоронившего своего повелителя. Именно тогда под веселый перезвон колоколов парижане стали звать Людовика XV горячо любимым государем.

В конце сентября монарх возвратился в столицу. Чтобы лучше разглядеть проезжавшего по улицам Парижа короля, горожане забирались на крыши домов, памятники, верхушки деревьев. Женщины не скрывали слез радости. Все с восхищением смотрели на молодого, прекрасного как бог короля, которому только что исполнилось тридцать четыре года.

Среди встречавших Людовика XV в толпе горожан находилась и мадам де Шатору, гордая и счастливая триумфальным возвращением в столицу своего возлюбленного. Неожиданно ее узнал какой-то парижанин:

– Вот его шлюха! – воскликнул он.

И плюнул даме в лицо.

Мадам де Шатору вернулась домой весьма огорченной.

После возвращения Людовика XV в Париж Мария Лещинская наивно полагала, что король стегнет ей ближе и разделит, как и раньше, с ней ее ложе. Но мечтам не суждено было сбыться. Как только король пришел в себя и окончательно поправил свое здоровье, он стал громко жаловаться, что некоторые придворные воспользовались его болезнью и недостойно отнеслись к «человеку, который был виноват лишь в том, что слишком его любил».

Целый месяц все его помыслы были заняты милой его сердцу герцогиней. Наконец, не в силах более сдерживать свой пыл, поздним вечером 14 ноября король покинул дворец. Он пересек мост Пон-Рояль и, поднявшись по улице Бак, оказался перед домом мадам де Шатору. «Он хотел, – писал Ришелье, – снова покорить герцогиню, попросить прощения за все, что произошло в Меце во время его болезни, и выяснить, на каких условиях она смогла бы вернуться ко двору».