Валери Тонг Куонг - Где я

Дивные мгновения: прежде чем бросить бомбу, я заранее смакую произведенный эффект. Да ну? Он признался-таки, дорогое сокровище? А он хотя бы уточнил причину своего ухода – девичья плоть, его неодинаково раздувшиеся эго и член да в придачу размягченные мозги и брюхо?

– Это не смешно, – возражает герой. Он в неподходящем настроении, у всякой шутки есть свой предел. Он только что бросил жену после пятнадцати, двадцати, тридцати лет брака: неужели такой мужественный поступок не заслуживает хоть немного уважения!

О да, сокровище, ты такой храбрый. Как и все тебе подобные. Только вот я не шучу, милый: мы тут сегодня кабанчика режем. Он только что бросил жену? Поздравления от присяжных. Вот еще одна жизнь спасена. А что он думал, этот мудила? Хорош соблазнитель со всем своим салом и спесью! Корчил из себя секс-чемпиона, а сам всего лишь куча говна!

– Но почему, Аньес, почему? – мямлит он перекошенным ртом.

Просто должок, старина. Счет-то набежал неподъемный, вот я и заставляю вас платить в рассрочку.

Он все не может уразуметь, но мне, честно говоря, плевать: важен результат. Вытереть об него ноги напоследок – вот что мне доставляет наслаждение.

– Где мы? – вдруг спросил он.

Мы шли уже около часа. Холодно, можно было сесть в автобус, но я настояла, чтобы пойти пешком. Сжимала его руку в своей и думала только об этом: как же такое стало возможно – сжимать мужскую конечность и получать от этого удовольствие?

Я захотела испытать себя и сжала сильнее, но он высвободился.

– Ты оглохла, Аньес?

На мгновение мне показалось, что он исчезает. Я опять схватила его руку.

– Мы почти пришли. Это совсем рядом.

До квартиры пришлось прошагать еще метров пятьсот, и половину из них по широкой улице, застроенной промышленными зданиями. Крыши тут были низкими, ветер сюда врывался с легкостью, порой яростно продувая нас насквозь.

Я медленно вдохнула и сказала тихо:

– Какая разница, где мы находимся, если знаем, куда идем. Куда все идут.

Он прижался ко мне. Я почувствовала, как мы обменялись нашим теплом сквозь ткань моего пальто и вздрогнула.

– Ты не спросила, как меня зовут, – заметил он.

Мы приблизились к моей однокомнатной квартирке. Через несколько мгновений я толкну дверь. Мы сядем на мою постель, единственное место, куда там можно сесть. И все закончится самым ожидаемым или необыкновенным образом – это уж как получится.

– Меня зовут Жюст [1] Juste— правильный, верный, настоящий ( фр. ). , – уточнил он, когда мы одновременно переступали порог. Все стало ясно.

Я встретила Жюста под вечер: обнаружила его, войдя в бар, где он сидел, облокотившись о стойку. Ни массивный силуэт, ни черная кожа, ни непринужденность, ничто в нем не напоминало тех, на кого я здесь охотилась.

Вполне естественно, когда шестнадцатилетняя девчонка влюбляется с первого взгляда. Но мне-то было двадцать восемь, а в этом возрасте большинство женщин уже заперли себя на всю жизнь вместе с типом, о котором ничего не знают.

Жюст обернулся, и я сразу его узнала. Бог знает: я на это не надеялась, ничего не просила, и все-таки он был здесь – особенный, не похожий на других, сторонящийся людской толкотни. Я подошла ближе, трепеща всем телом. Мы поговорили, на равных, выпили стаканчик-другой, потом еще и еще, пока не напились. Завсегдатаи молча за нами наблюдали.

Позже, когда мы ушли, я предложила пойти ко мне. И подчеркнула: до тебя там никого и никогда. Похоже, он не удивился и пошел за мной следом. Теперь, лежа прямо на холодном плиточном полу, он гладил мои волосы, называл меня своей Мамочкой, пробегал черными пальцами по моему бледному животу, говорил, что я красивая. Однако мужчины ценят во мне вовсе не красоту.

– Я совсем не красивая, Жюст.

Он бросил на меня слегка раздраженный взгляд: да ладно тебе, только ради бога не прикидывайся избалованной девочкой.

Откуда ему знать.

– Я хотела бы поговорить с тобой, Жюст.

Я хотела бы поговорить с тобой, только с тобой. Сказать тебе, что мне не четырнадцать лет и даже не тринадцать с половиной, рассказать об увольнениях, опустошающих ряды, о сеансах черной магии, об исчезновении времени, о дроблении тел. Но Жюст не хотел говорить. Считал, что я слишком много выпила, что было и верно и неверно. И зажимал мне рот ладонью, потом заменял ее своими губами.

Я тогда подумала: мне больше никогда не хватит духа. Уже никогда не найти в себе достаточно сил, чтобы выговориться.

Жюст целовал меня, прижимал к своему огромному телу, говорил: нам ведь хорошо, да? Я отвечала: да, да, нам хорошо, и это было такой невероятной правдой, что ее, быть может, хватило бы на то, чтобы уже никогда не думать?

Быть может, в конце концов я смогла бы просто удовлетвориться жизнью с Жюстом.

На следующий день он перебрался ко мне. Мы заехали за его вещами в маленький отель, где он снимал номер со времени своего устройства на радио, всего-то небольшой сундучок и спортивная сумка. У него было мало одежды, но зато десятки книг – карманные издания, купленные по случаю.

С терпением, достойным монаха-переписчика, он их расставил в алфавитном порядке, полностью заняв все мои книжные полки.

– А твои где? – удивился он.

Я не успела придумать объяснение.

– У меня нету. Я не читаю.

– Никогда?

– Никогда.

Он задумался.

– Все читают. Хоть какую-нибудь чепуху, бабские романы там, книжки про футбол. Никто не может жить без чтения.

Он ждал, что я скажу что-нибудь, чтобы подтвердить его слова.

– Ну хотя бы газеты. В автобусе, например.

– Я так устаю на работе. Весь день на ногах, звон посуды, разговоры, все это изнуряет… Когда прихожу домой, не способна прочитать ни строчки. И ни одной ноты не могу выслушать.

– А… так с музыкой то же самое?

Да, это так. Ни картинки, ни звука. Зато у меня есть кровать, чтобы поспать, и несколько вешалок для одежды. Короткие юбочки, едва прикрывающие бедра, черные блузки – распахнутые на груди ловушки из эластана и нейлона – и десятки колготок.

Мы разделили постель, прочертив невидимую границу. Я сказала ему: без моего разрешения за линию заходить запрещено. Он воспринял это как игру и соблюдал правила, улыбаясь. Поскольку работать ему приходилось вечерами, а иногда даже ночью, помимо выходных мы виделись довольно мало. Общались с помощью записок. Жюст царапал на бумажке несколько строчек и приклеивал скотчем на виду, на входной двери. Пытаясь пробудить меня от мертвого сна, прикасался к моей коже пальцами, поигрывал ими, увлекал в свое тело, жадно пожирал.

И что? Я стискивала зубы, зажмуривалась. Стыдилась, что мне это нравится, стыдилась любить этого мужчину, говорила ему «еще, еще, Жюст», или скорее даже ничего не говорила, а только думала. Хватала его руку, направляла ее к своим заповедным зонам, укромным уголкам, запрещала себе всякую мысль, и в конце концов тонула, исчезала, пропадала, переставала наконец барахтаться в этом тошнотворном мире.