Валери Тонг Куонг - Где я

«Его зовут Жюст», – беспрестанно твердила я себе.

В этой упоительной неясности проходили часы. Мы жили без всякого плана, даже почти ничего не зная друг о друге. Ну и что? Мы предчувствовали главное: он и я в замкнутой сфере, чуждые всему остальному миру. Я наблюдала за ним, погруженным в свои книги, а он иногда зачитывал вслух пассажи, где говорилось о великолепной отчужденности. Он был большой, сильный, темнокожий. Я была маленькая, нервная, полупрозрачная, и все-таки мы были похожи. Мы изъяснялись без слов, одними взглядами, а наши тела тем временем подтверждали это взаимопроникновение. Потрясенная и счастливая, я всем своим существом сосредоточилась на невероятном открытии: я была способна на любовь. Казалось, моя ненависть испарилась, я прекратила выходить на охоту.

А что касается Жюста, то он удивлялся, видя мои блузки и юбки спящими в шкафу, и как-то раз съязвил:

– Боишься их истрепать?

Я промолчала. Он не стал настаивать и сменил тему.

Но тем же вечером сняла все вещи с вешалок, положила в коробку и отнесла в подвал. Когда закрывала дверь, у меня даже мелькнула мысль выбросить ключ. Но в последний миг я передумала.

Каждую субботу часов около пяти Жюст оставлял свои книги и отправлялся в соседний боксерский зал. Занимался там и возвращался примерно к девяти, чтобы поужинать со мной. Остаток выходных мы проводили лежа в обнимку. Я сразу же заявила ему о своей неприязни к другим людям. Сказала: мы, и только мы. Он согласился. Ему нравилось быть единственным предметом моего интереса. Он мог часами лежать в постели и читать, пока я его рассматривала, никогда не смущаясь ни моим взглядом, ни моим молчанием.

А что касается меня, то я буквально пропитывалась им. Делала себе запасы в ожидании следующей нескончаемой недели. Потому что с некоторых пор он стал возвращаться все позже и позже. Встречался в баре с каким-то радиоведущим, якобы гениальным типом, и литрами пил с ним коктейли. Иногда это длилось до утра. Этими ночами, решив дождаться его во что бы то ни стало, я садилась на табурет, чтобы легче было бороться со сном, и подстерегала его шаги, отяжелевшие из-за спиртного. Наконец он появлялся, скидывал с себя одежду и, не говоря ни слова, устремлялся под ледяной душ. Пил, пил, припав губами к лейке душа, словно омывая себя от внутренней грязи. А я смотрела на эту текущую до бесконечности воду и тоже впитывала ее на свой лад, мысленно омывая себя, господи, только бы стереть все это.

Потом Жюст смеялся, прижимал меня к себе, отчего я становилась вся мокрая. Я терлась о его блестящую кожу, о черноту кожи и о сталь воды, а он? Он говорил о нервном возбуждении, о сне и о любви, доносил меня до кровати и ложился со мной, и простыни становились сырыми от влаги наших тел.

Дни в ресторане изменились. Неожиданно для себя я стала пропускать мимо ушей тупые шутки и раздражающие тональности. Слышала только заказы клиентов, а ноги сами легко бежали к концу моей каторги.

Хозяин заметил перемену.

– Вы стали немного приятнее, Аньес, – подчеркнул он. – Давно пора.

Мне он не нравился. Познакомься мы с ним при других обстоятельствах, я бы непременно открыла на него охоту. Прекрасный экземпляр, идеальная жертва. Но надо же как-то зарабатывать себе на жизнь, так что я просто старалась забывать о его присутствии насколько возможно.

Ресторан большой, расположен в западной части города, в деловом квартале, где полным-полно типов при галстуках. Тут обслуживают беспрерывно, и с самого раннего утра зал наводняет тяжелый запах из кухни. Можно подумать, что конторы тут никогда не закрываются: клиенты постоянно толпятся, беспрестанно сменяют друг друга, так что нередко приходится отказывать людям даже по утрам. Я вкалывала с восьми до четырех, почти без перерыва. То есть я могла сделать небольшую паузу, это было разрешено и даже поощрялось хозяином. Но он требовал, чтобы мы оставались в подсобке рядом с кухней на случай непредвиденного наплыва посетителей. Мне была ненавистна атмосфера этого помещения. Девицы тут курили, обмениваясь своими дурацкими рассуждениями о мужчинах и любви, а я колебалась между презрением к ним и жалостью. В конце концов стала сбегать от них и совсем пропускала перерыв, замыкаясь под невидимым колпаком, отрезанная от всякой мысли нескончаемым гулом зала.

Однажды, когда я уже собиралась домой, хозяин передал, что меня ожидают. Я тотчас же подумала о Жюсте, хотя он не знал точного адреса ресторана, как и я не знала, где находится его радиостудия. По правде сказать, мы с ним совсем не комментировали наши будни. Оставляли другим дежурные разговоры о радостях пахоты, запрограммированные свидания под простынями, закодированные планы на будущее. А сами предпочитали интенсивность невысказанного, счастье от возможности спать рядом друг с другом, сохраняя при этом независимость, счастье узнавать друг друга, никогда не открываясь до конца. Я понимала, как мне повезло встретить Жюста. Его любовь ко мне была абсолютной, необработанной, концентрированной: вот что отличало его от всего остального рода мужского.

За матовым дверным стеклом обрисовался знакомый силуэт.

– Антуан!

Сначала он меня обнял, потом с сочувствием покачал головой. Быть может, подыскивал слова, а что касается меня, то я пыталась понять, как всего за несколько недель мне удалось дойти до такого беспамятства.

– Нам надо выпить чего-нибудь. Скоро будет два месяца, – добавил он с горечью. – Но ты исчезла без предупреждения. Я заходил к тебе раз или два: никого.

Ко мне? Теперь припоминаю: кто-то стучался в дверь вскоре после нашего знакомства с Жюстом. И да, я тогда даже не пошевелилась. Потому что ничего не хотела, кроме него. Моя жизнь была прекрасно организована, все шло как по маслу: работа в ресторане была лишь отступлением, во время которого я надевала свой костюм механической куклы. А в остальном – Жюст, которому я посвящала всю себя целиком.

За два месяца наступила зима. Ледяной воздух высушивал нам губы.

– Пошли кофе выпьем.

В любом случае сфера была продырявлена. Я пошла за ним в ближайший бар.

– Так что же такое могло с тобой случиться, малышка Аньес? – продолжил он, проведя рукой по моей щеке.

Волна забытых нежностей прокатилась по моим венам. Мир задолго до. Жизнь, сердечность. Маленькая девочка, которой восторгалась вся планета, тоненькая, но при этом кругленькая, такая грациозная, и мальчуган, не такой красивый, как она, – это же сразу заметно. Правда, что после него способ производства изменился? Сводный брат, сводная сестра. Ему не так повезло: нос великоват, да и с кожей проблемы, но при этом крепкий паренек, готовый врезать кулаком любому, кто допекает его сестренку. Эту парочку, хоть они и грызутся меж собой весь день, водой не разольешь.