Валери Тонг Куонг - Где я

Потом вспоминаю о коробке. Спускаюсь в подвал, открываю ее, достаю вещи одну за другой, выкладываю их в ряд, составляю разные боевые наряды, играю с тканями, с их прозрачностью – юбки с разрезами, невесомые платьица, которые так любят женские тела… Сажусь и смотрю на эту странную выставку. Нужно, чтобы мой взгляд запечатлел все, каждую разложенную на земле складку, каждый отблеск на шелковых блузках: это изнурительная церемония прощания. Закрывая дверь, я воображаю себе, как следующий квартиросъемщик стоит перед разложенной на утрамбованной земле одеждой, и еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться. Наконец, торопливо поднимаюсь: главное, не заставить ждать Жюста. А он стоит как вкопанный перед моим чемоданом и качает головой.

– Аньес, Аньес, Аньес.

Я вопросительно смотрю на него.

– Ну зачем тебе эта кастрюля? – выдыхает он, показывая пальцем на торчащую ручку. – И почему чемодан? Моей сумки хватит на три дня с избытком!

О господи, три дня.

– Я думала… – мямлю я.

Но не успеваю закончить свою фразу. Да и что бы я смогла объяснить? Собственная глупость лезет мне в глаза. Мысленно ругаю себя, презираю. Ну что, Аньес, отличилась? Кто позволил тебе думать, что мир становится идеальным? Что можно изменить жизнь меньше чем через неделю, всего лишь пожелав этого?

– Ты же не думала, что… – начинает Жюст с сомнением в голосе.

Я нахожу, что он странно на меня смотрит. Ну разумеется, а как ему еще на меня смотреть? Он пришел домой веселый, собирался сделать мне сюрприз, оп-ля, мы уезжаем на все выходные – да, на выходные, вот она, настоящая жизнь! – и нарывается на полную идиотку.

Он смотрит на меня, а я стою, опустив руки, и недоразумение все усугубляется. Хотя срочно надо что-то предпринять, чтобы он окончательно забыл эту интермедию: дать рациональное объяснение или же сменить тему.

– Я достала кое-какие вещи, – говорю я, – а заодно решила разобрать и остальное. Чемодан? Хотела отнести его в подвал. Ходила взглянуть, осталось ли там место.

Я краснею. Краснота заливает меня все больше и больше. У Жюста на лице все те же сомнение и непонимание. Он не двигается, не говорит, вовлекает и меня в свое молчание. Я прикидываю, чем мне это грозит. Еще ни разу со времени нашей встречи незримое и волшебное полотно, которое мы соткали, не рвалось, и вот сегодня именно я положила этому начало. Кожу бы себе содрала, только бы узнать, что он думает.

– У меня всего на минутку, – бормочу я, опасаясь, как бы звук моего голоса не разбудил какого-нибудь злого духа.

Я хватаю наугад одну-две одежки и запихиваю их в сумку. Потом закрываю чемодан и заталкиваю его под кровать. Слегка вздрогнув, Жюст расправляет плечи, словно выходя из задумчивости.

– Ладно, – говорит он. – Поторопись. Мы выезжаем через полчаса.

Я бросаюсь в его объятия. Он крепко смыкает их у меня за спиной.

Я перевожу дух.

Я смотрела, как мимо окон поезда проносятся разные травы. Прижималась щекой к стеклу, упираясь ногами в железный контейнер для мусора. Жюст оставил мне выбор: сесть рядышком или друг напротив друга. Я предпочла второе, это позволяло мне впитывать в себя его образ сколько душе угодно.

Покидая городской вокзал, поезд, по счастью, стер все страхи, всякое воспоминание о предыдущей сцене: снова были только Жюст и я. Стук колес сопровождал рождение темноты, убаюкивал нас, отправлял в какие-то дивные сферы. Иногда мы обменивались взглядами. Помню, посреди поездки Жюст вдруг наклонился ко мне и прижал мою руку своей. Это было так чудесно! Я любовалась им, разглядывала его лицо, гладкую как у ребенка кожу, его рот и губы, которыми он так крепко прижимался к каждой частице моего тела. Устроившись на своем сиденье, он забавлялся, вычерчивая своей сигаретой дымные узоры.

Мы произвели большое впечатление в купе. Наши попутчики наблюдали за нами исподтишка, заинтригованные необычной парочкой. Я тоже их изучала, прикидывая способности этой публики к ночному бдению – их головы клонились одна за другой, побежденные долгой поездкой и стуком колес по рельсам.

Примерно за час до прибытия Жюст достал книгу из сумки.

– Мамочка, позволь тебе представить «Однорукого боксера» [2] Под этим названием во Франции был выпущен сборник Теннесси Уильямса «Однорукий и другие рассказы» (One Arm and Other Stories, 1967). . Автор – выдающийся американский писатель. Но предполагаю, что тебе его имя неизвестно, – заметил он с легкой иронией. – Какая жалость: упустить такое наслаждение!

Он уже погрузился в чтение. «Однорукий боксер»? Я заметила выпуклость на дорожной сумке над нашими головами – боксерские перчатки Жюста. Он никогда с ними не расставался, куда бы ни шел. Иногда надевал их и дома и лупил по пустоте, ловя мой восхищенный взгляд. Становился в центре комнаты, чередовал позы и движения, переносил меня вместе с собой на виртуальный ринг: я и правда была покорена. Смотрела, как эти кулаки врезаются в невидимое, закрывала глаза и на мгновение присваивала себе его мощь. Это уже были не его кулаки, а мои, перчатки были моими, удары были моими; я сама становилась оружием, войной, карой.

Свет вагонов освещал полосу земли вдоль путей. Мы уже подъезжали, и время от времени можно было, прищурившись, различить снег. Я встала и пошла освежиться. По коридору медленно шел какой-то мужчина. Я хотела проскользнуть вдоль окна, пропуская его, но он внезапно вытянул руку, перекрывая мне путь. От его запаха и выражения на его лице меня затошнило.

– Э, дамочка, где это вас научили так просить прощения? – бросил он.

Вдруг мимо пронесся встречный состав. Машины взвыли.

– Просить прощения? – переспросила я.

Встречный поезд все не кончался. Его огни заливали коридор вспышками, в ритме мелькания вагонов.

Я увидела, как запах его пота буквально растекается по моему телу. Увидела его огромную руку, плечи. И внезапно все стало белым, как его рубашка, белым, как кожа на его лице, как мигающие огни, следы снега на земле, охвативший меня холод. Мужчина прижался к окну. Достаточно было проскользнуть, воспользоваться оставшимся пространством. Я была такая маленькая и худая, так почему же я оставалась неподвижной?

Тошнота разрывала мне внутренности. Я почувствовала, как желчь поднимается ко рту и судорожно, с болью, извергла из себя всего несколько наперстков бледной жидкости да две-три слезинки, от которых у меня защипало в глазах.

Мужчина вцепился в ворот моего свитера.

– Гляди, что ты наделала, дура несчастная! – рявкнул он, показывая на свои запачканные ботинки.

Должно быть, его пальцы скользнули по моей шее. «Антуан», – пролепетала я. Коридор начал кружиться, мое тело обмякло, я почувствовала, что теряю сознание. Увидела мельком, как незнакомец исчезает, ускорив шаги – наверняка опасался новых неприятностей. Потом меня накрыло тенью.