М. Ларионов - Три жизни (сборник)

Итак, сегодня – Жигулёвск. Вышел – асфальт местами ещё сырой от потоков, кое-где лужицы. Утро забирало холодом, только в автобусе, стиснутый со всех сторон едущими на работу, я скоро согрелся.

Встал перед школой, намеченной на утро. Шли ещё с ленцой, самые первые… Да, вот здесь, в этом маленьком уютном Жигулёвске, она – могла бы жить, опять так ясно и тепло всё здесь окликалось душе. Вот они тут и Жигули, у их подножья вся здешняя жизнь, и вернее пахнет близостью Волги – Волги, а не водохранилища. Да и сам городок такой: кажется, раз обойдёшь и уж всё тут вроде своё, как будто давно знакомое. Тут могла бы она быть! А я и здесь не испытывал того взвинчивающего ожидания, привычка ль вправду усыпила сердце. Но от неловкости наблюдательного своего присутствия освободиться так-таки и не мог, вот не привыкалось… Повторилась обычная картина, после которой всякий раз я с удовлетворением, хотя и всё более отвлечённо и спокойно, отмечал, что вот – от сонных одиночек до общего бодрого хода, и уже последних, бегущих под звонок, – мне продемонстрированы все школьники первой смены, и в какой-то вообще из таких «демонстраций» неминуемо на глаза попадётся она. Это принималось с гарантией точного математического расчёта, в котором умом я был уверен, умом… души не хватало.

Так, с лёгкостью зачеркнул я и эту школу. Дожидаться последних уроков утренней смены пошёл к другой поближе, намеченной на сегодня, – в опрятный тихий скверик за трибунами центральной площади.

Развивался мягкий солнечный день. Клумба в середине скверика, вчерашней грозой ли напоена, огнилась ярко-бордовой шапкой пионов, а желтеющие кусты и деревья по бокам аллеи словно в старческом забытьи отпускали на землю по листочку, – не вдохнулся в них ночью последний жадный прилив жизни. Я сел в глубине сквера на солнечной стороне аллеи, где скамейки уже подсохли. Слегка даже пригревало. И так беззаботно о чём-то скользя думалось, мнилось, миротворно гляделось вокруг, и в себя.

Прозвенел звонок пронзительно на всю улочку, прилегающую к скверу, из-за угла дома высыпали на переменку крупные жеманно-озорные девчонки, старшеклассницы, все в одинаково черно-коричневой форме: прохаживаются под ручку прямо по мостовой, некоторые побежали на угол площади, возвращаются с мороженым. Невольно вглядываюсь, тоже уж привычка. В сквер ворвались ребята, захватили скамейку напротив меня через цветник, спихивают друг друга, усаживаясь на спинку, ногами на сиденье, гомоня закуривают. Всплеснулся покой: возня, смех, перебранка. Ещё вышли к цветнику в начале аллеи отдельно три девчонки – одна, самая рослая и интересная, с игривой улыбкой открывает фотоаппарат, налаживает.

– Дала щёлкнуть! – цепляет кто поближе со скамейки.

– Перебьёшься! – не глядя бросает она.

– Ух ты, стервь!

– Да она не знает, куда смотреть, – подкалывает другой.

– Держишь-то кверх ногами, ху-ху ха-ха!

– Так задумано! – с презрительной гримасой к ним.

– Твой, что ль, агрегат?

– А он настоящий? Даёт картинку?

– Спокуха! Да! – выпаливает, потеряв терпение, и все трое отходят в сторону, с этими оглоедами разве поснимаешь.

Но опять звонок – бегут обратно, ребята с улюлюканьем за девчонками, те с визгом от них; кто и не торопится – подумаешь, опоздаем!.. И снова прибирается тишина. Правда, ненадолго: ведут на прогулку детвору из детского сада. Скверик оглашается звонкой разноголосицей пестроцветной толпы маленьких человечков, слышатся организующие возгласы воспитательницы. Молодая женщина, подводит свою паству к клумбе, что-то рассказывает, поводя рукой на цветы; затем даётся детям свобода играть на дорожках и они разбредаются, снова наполняя сквер щебетливым гамом.

Я достал тетрадку – ещё поизучать, что из школ осталось и где, у каких стоять завтра. Потом мысли на Тольятти: сегодня снова ехать туда, прочёсывать улицы и дворы, снова улицы и дворы… улицы, дворы… На грани уже забытья слышу за своей скамейкой радостно сообщительный голос девчурки:

– Слушай, Марин! Красота – красота, – залог здоровья.

Умная твоя головка, кто это так в тебя заронил?

– Дети, дети! По сырой траве не ходить! – тут же взрослый окрик. – Играйте на аллее! Марина, Лена!

Упорхнули со смешком. Оглядываюсь удивлённо вслед. Уже по дорожке, держа в руках букетиками жёлтые и красноватые листья, уходили от меня две подружки в мокрых по щиколотку, ярких чулках, в коротеньких платьицах. Которая же из них Лена?.. Вскоре воспитательница построила детей парами и повела к площади.

Я сидел, расслабясь на ласковом солнце, и думал, что вот и скверик этот уж не забуду. В моём паломничестве к ней вообще больше суеты движений, да и суеты мыслей. Только вечерами отдых на набережной, у причала, – когда мысль очищается и осветляется. А здесь вот кажется и невозможной суета. Как-то особенно мне было здесь уютно, отдохновенно…

Но настало время идти. Сюда я ещё обязательно вернусь (ведь завтра – опять в Жигулёвске), а сейчас пора к школе. Она была рядом: обогнул Дворец культуры «Гидростроитель», пересёк небольшую площадь перед ним и на углу двух тенистых, почти под сомкнутыми кронами, улиц вот оно, за изгородью среди кустов, – старое, двухэтажное жёлтое здание. Тут же на углу как раз и автобусная остановка – стоять здесь будет естественно, – и от неё хорошо просматривается чуть в глубине улицы калитка. Этот уголок Жигулёвска был уже немного в стороне от городского, и так-то очень слабого, движения и оттого ещё тише, ещё спокойнее дремал себе: когда-когда завернёт сюда по маршруту старообразный какой-то автобус – отфыркивается, отпыхивается не спеша на стоянке – и снова сворачивает к улицам полюднее. Я то стоял, то прохаживался взад-вперёд в рассеянном ожидании конца урока, порой машинально озирался по сторонам, – и так по душе опять пришлось мне и на этом пятачке, так благостило забыто безмятежным, от всего хранящим уютом детства, что было жаль, да, жаль до грусти, что уже и эта школа вычеркивается – с пятого урока проверил, вот-вот кончится шестой. Онемелая надежда моя, как и у школы утренней, почти не пробивалась волненьем в настоящие минуты, – когда-то потом, в неясности будущего, мыслилось её усыплённое осуществление. Но покидать этот благословенный уголок не хотелось. Здесь бы вот жить да жить!

Солнце вольно висело над крышей Дворца культуры и поливало пустынную площадь белым тёплым светом, даже припекало. Тихо, на перевале замер день… Какое-то время я стоял что-то задумавшись, потом очнулся с непроизвольным вскидом головы на площадь и увидел единственно двух совсем молоденьких девушек, вернее девочек, идущих в мою сторону. Меня вдруг затрясло всего – ОНА!!! Она, она, она, она! Конечно, она! Вот, вот она, надо же! Идёт через залитую солнцем площадь прямо на меня та самая девочка – та! пароходная! – только в светлом голубыми цветочками лёгком платьице. Её лицо! Незабвенное её такое лицо – неужели вновь вижу эти черты? и каштановые длинно-вьющиеся волосы! и хрупкую её фигурку! – смотрю, смотрю неотрывно. И глаза ли, выражение ли такое было у меня, то ли и она узнала – и она шла и смотрела на меня. Боже, какое это было чудное, поразительное виденье! Как только они приблизились и она, идя с моей стороны, всё не сводила с меня глаз – а уже сейчас пройдут, – я с усилием шагнул к ней: