Мохаммад-Казем Мазинани - Последний из Саларов

– Какие мучения, уважаемый? Может, нам еще и извиниться перед ними?

– Что ж, господин, они ведь тоже – создания Аллаха. Они, как и сыны Адама, могут пугаться. Они производят на свет потомство. Испытывают душевные муки, могут терять терпение. Поведением они нам подражают. Читают книги, как и мы, вешают себе украшения на шеи и соревнуются с нами в том, как показать себя…

– Мы поколение за поколением жили в этой усадьбе и ничего такого не слыхали и не видали. Что же случилось именно сейчас, что они вдруг вылезли на свет Божий? Конечно, разные загадочные вещи всегда происходят, но до такой наглости… Мне сдается, это от какой-то из женщин идет, из их головы.

– Очень может быть, ваше высочество. В силу того, что женщины ограничены умом и вообще созданы из левого ребра Адама, нечистые именно их используют как точку опоры. Не исключено, что одна из слабых женщин весьма сильную молитву зарыла где-то в углу усадьбы. В любом случае, им причинили муку и боль, и надо как можно скорее это поправить, в противном случае…

– Что ж, допустим, что им причинили боль. Каково лекарство?

– Я пока этого не знаю… Я должен задать вопросы…

– Вопросы кому?

– Их вождю.

– Что ж, задавай.

– Это не очень просто. Я должен посмотреть ноготь.

– Смотри.

– Здесь есть ребенок, еще не вышедший из возраста невинности?

– Как ему не быть… Да вот хотя бы… Внук его высочества.

Шазде сердито посмотрел на Султана-Али, а Эльяс только сейчас заметил Остатки-Сладки, который стоял у дверей и с изумлением глядел на знахаря.

– Подойди сюда, хороший мальчик.

Шазде подумал о возможной гневной реакции Судабе-ханум, но ничего не сказал. Эльяс взял Остатки-Сладки за руку и поставил его перед собой. Вынул из своей торбы целую горсть каких-то штуковин. Большой палец на левой руке мальчика он смазал оливковым маслом. Взял очень тонкий калам для письма и черными чернилами нанес на ноготь какие-то кривые черточки, потом сказал:

– Мальчик милый, смотри только на этот ноготь и, как только увидишь, что несут трон, сразу дай мне знать.

И знахарь начал читать молитвы и бросать кости. Остатки-Сладки уставился на свой блестящий и выпуклый ноготь и на черточки на нем, которые начали извиваться и двигаться туда-сюда.

– Принесли трон?

– Нет!

Но через некоторое время одна из черточек ожила и превратилась в крошечного человечка. Он снял со спины трон и поставил его на землю. Появился шах в короне и с большим носом и воссел на трон.

– Принесли!.. Принесли…

– Кто сел на трон?

– Шах в короне.

– Спроси его: что он хочет от живущих в этой усадьбе?

Шах в короне вдруг посмотрел на Остатки-Сладки и очень тоненьким голоском начал кричать и ругаться. Чернильные линии пришли в движение и превратились в окно, ружье, солдат, в уходящие вдаль длинные улицы, в тюремную решетку, в девушку с окровавленным лицом, в багровые гранатовые плоды. В голубей…

– Что он говорит?

– Ничего… Кричит только.

– Послушай внимательно: что говорит?

Мальчик вслушался.

– Говорит, почему вы не думаете о ваших умерших?

– Говорил я вам, господин? Очень хорошо, поблагодари его и скажи, что это не повторится.

Картинки с блестящего ногтя исчезли и превратились в кривые черточки на нем, и Остатки-Сладки вдруг расплакался. Эльяс погладил его по голове, прочитал молитву и подул на него. Мальчик встряхнулся и побежал на террасу, в объятия Таджи.

Заклинатель же снова начал кидать кости и размышлять над ними: всматривался в узоры предопределения, в параллельные линии судеб, в обманчивые блики фортуны. Он бормотал молитвенные формулы и начал раскачиваться. Его качания должны совпасть с движением планет и небесных сфер. Из одержимого духами сегодня он перенесся на орбиту далекого прошлого… Но нет! Это заклятье снять не получится.

Шазде был раздражен его поведением. Эльяс, похоже, тайно был занят разглядыванием некоего соблазнительного зрелища: он вглядывался в брошенные кости, но вдруг, якобы случайно, опаловые шары его глаз закатывались вверх – к бровям, ко лбу – и там пропадали. Руки его вдруг скрючивались, и создавалось такое впечатление, будто его только что выбросили из женской бани, и вот он приземлился в центре этого зала.

Шазде еле сдерживался. Заклинатель потребовал чашу воды – Султан-Али принес. Эльяс схватил ее и глотнул из нее. Его состояние пришло в норму, и он уже вежливо присел и написал текст молитвы разведенным в воде шафраном, почерком кривым и неразборчивым, словно муха вылезла из шафранового шербета и перебирала лапками. Эту молитву он бросил в медную чашу и сказал, что все, кто живет в усадьбе, должны отпить этой воды. Объявил:

– Узел вашей трудности развяжется на кладбище. Вы должны сорок четвергов вносить пожертвование на помин умерших вашего дома.

Написал еще одну молитву и сказал, что ее в первую ночь нового месяца нужно бросить в воду подземного оросительного канала. Знахарь настаивал: если его предписания будут исполнены в полной точности, то вскоре они оставят всех в покое.

Получив большие деньги, Эльяс ушел. Шазде был так раздражен, что – не подходи к нему. И снимающий порчу эликсир пили все, кроме него. А он не понимал, кого он больше ненавидит: живых или мертвых? Пошел прилечь, как обычно делал днем, чтобы проснуться в готовности к пятичасовой вечерней трубке.

По пандусу твое тело на коляске спускают в больничный двор, и это немного напоминает транспортировку бараньей туши на рынке. Потом Каве берет в охапку твое бесчувственное тело и с помощью собственной матери помещает его на сиденье такси. Жена садится рядом с тобой и берет твою парализованную руку, которая не чувствует ничего, даже тепла ее руки – того тепла, которое порой для тебя равнялось жизни; через мягкое рукопожатие она передавала тебе волны своей любви и покоя… Как много ты потерял, потеряв чувствительность!

Тебе кажется, что жизнь освободилась от тебя и идет дальше своим чередом. Впервые ты остался в стороне от всех, словно между тобой и обществом разверзлась глубокая пропасть. Ты всё видишь, но вмешаться не можешь. Смотришь на улицу, а люди спешат туда и сюда и не обращают никакого внимания на этого парализованного; они безразличны, холодны, не замечают тебя. Нет ощущения, что они не досчитаются кого-то себе подобного, что на одного стало меньше в очереди за хлебом, в толпе на пешеходном переходе, среди тех, кто внимательно выбирает спелый арбуз…

Было пять часов вечера, но шазде словно бы и не собирался вставать. А еще не бывало случая, чтобы сон его так надолго затягивался. Он задремывал на полчасика и вставал – бодрый и внимательный; как кошки, у которых три пары век, и когда они дремлют, они всё видят через третье веко, хотя оно и закрыто. Зная всё это, Султан-Али никогда не решился бы опростоволоситься и разбудить хозяина. В жизни такого не было, чтобы старого князя нужно было будить: он и так всегда бодрствовал…