Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

Одевшись, я вернулась в коридор, находясь на седьмом небе от счастья после разговора с Ларри. Кто-то сказал:

– Эй, Керман, тебя вызывали по громкой связи!

Я пошла прямо в кабинет надзирателя, и он протянул мне шестнадцать чудесных писем (в том числе и от Ларри) и полдюжины книг. В тот день мне явно выпал счастливый билет.

На следующий день должна была приехать мама. Я могла только гадать, насколько ужасными были для нее последние семьдесят два часа, и переживала, что она подумает, увидев колючую проволоку, пробуждающую в человеке первобытный страх. Когда меня вызвали, я с трудом выстояла проверку, а после нее влетела в комнату свиданий и принялась искать глазами маму. Когда я увидела ее, все вокруг словно отошло на второй план. При виде меня она расплакалась. За тридцать четыре года я ни разу не видела у нее на лице большего облегчения.

Следующие два часа я почти без передышки пыталась заверить маму, что у меня все в порядке, что никто меня не обижает и ко мне не пристает, что сокамерницы мне помогают, а надзиратели обходят меня стороной. Присутствие в комнате свиданий других семей, в том числе и с маленькими детьми, напомнило мне, что мы не одни. На самом деле мы входили в число миллионов американцев, которые пытались разобраться с тюремной системой. Мама вдруг замолчала, наблюдая, как за другим столом родители играют со своей маленькой дочкой. Лицо мамы было так печально, что я мигом забыла о всякой жалости к себе. Хотя она и храбрилась в моем присутствии, я не сомневалась, что она проплачет всю обратную дорогу.

Часы, проведенные в тюремной комнате свиданий, приносили мне утешение. Они пролетали очень быстро – казалось, только там время не тянется бесконечно. Порой я совсем забывала о разношерстном населении тюрьмы, толпившемся по другую сторону двери, и это чувство сопровождало меня по несколько часов после каждого визита.

Но я осознавала, насколько тяжело моим родным видеть меня в униформе защитного цвета и представлять, что я испытываю в окружении чужих людей и надзирателей с их мощной системой контроля и наблюдения. Мне было ужасно стыдно, что я втянула их в этот мир. Каждую неделю мне приходилось снова и снова обещать маме и Ларри, что я справлюсь, что все будет хорошо. Видя их беспокойство и тревогу, я чувствовала себя более виноватой и пристыженной, чем в тот день, когда предстала перед судом – а стоять перед судом мне было очень непросто.

В тюрьме был свой ритм: периоды бешеной активности сменялись часами бездействия, как в школе или в отделении «Скорой помощи». В периоды активности разноязычные женщины встречались друг с другом, собирались в группы, спешили куда-то, бродили по коридорам, часто чего-то ждали и почти беспрестанно болтали – отовсюду доносилась ошеломительная разноголосица, захлестывающая всевозможными говорами, акцентами и эмоциями.

В другое время везде царила тишина… Порой тюрьма словно погружалась в сон, когда большинство заключенных отправлялись на работу, а уборщицы, уже разобравшись со своими делами, решали вздремнуть, повязать или поиграть в карты. Ночью, после десяти часов, в коридорах было тихо – лишь изредка по ним проплывали силуэты женщин в муу-муу, спешащих в туалет или к почтовому ящику, ориентируясь по далекому свету из общей комнаты, где до сих пор кто-то сидел, возможно, по блату смотря телевизор.

Я пока слабо разбиралась в причинах этих волн активности – еда, получение почты, распределение работ, выдача таблеток, торговые дни, время телефонных звонков, – но с каждым днем узнавала все больше, обрабатывала эту информацию и пыталась понять, где мое место.

Из внешнего мира стали приходить письма и хорошие книги – огромное количество хороших книг. При выдаче почты Звезда Гей-порно почти каждый день выкрикивал мою фамилию и ногой подталкивал мне пластиковую коробку с десятком книг, глядя на меня одновременно раздраженно и недоуменно. Все население тюрьмы наблюдало, как я забираю почту. Время от времени слышались шуточки: «Прочесть-то хоть успеваешь?»

С одной стороны, заключенные поражались явным свидетельствам того, что людям на воле на меня не наплевать. С другой – литературная лавина подтверждала, что я не такая, как все, что я чокнутая: «Та, с книжками». Аннет и несколько других женщин обрадовались приливу новой литературы и с удовольствием брали книги из моей библиотеки (предварительно спросив разрешения). Романы Джейн Остин, Вирджинии Вулф и «Алиса в Стране чудес» помогали мне скоротать время и не давали моему воображению скучать, но в реальной жизни мне было очень одиноко. Я с опаской пыталась наводить мосты, но подружиться в тюрьме было не так-то просто: слишком уж велика была вероятность, что новенькая вроде меня может сделать неверный шаг. Например, в столовой.

Я с опаской пыталась наводить мосты, но подружиться в тюрьме было не так-то просто.

Столовая была похожа на школьный кафетерий, который все мы вспоминаем с содроганием. На покрытом линолеумом полу стояли столы, к которым было прикручено по четыре вращающихся стула. Окна столовой выходили на задний вход в тюрьму, где были парковочные места, инвалидная рампа и старенькое, никому не нужное баскетбольное кольцо. На завтраке обычно бывало тихо – приходила только часть заключенных, в основном те, что постарше, которые уже привыкли к медитативному утреннему ритуалу, начинавшемуся в половине седьмого. Очереди за завтраком не было – ты брал поднос и пластиковые приборы и подходил к раздаче, где работали другие заключенные. Одни бесстрастно накладывали еду, другие норовили поболтать. Давали кукурузные хлопья с холодным молоком, овсянку или – если повезет – вареные яйца. Как правило, каждой из заключенных полагался еще какой-нибудь фрукт: яблоко или банан, реже – твердый как камень персик. Возле автоматов с холодными напитками стояли огромные кадки с водянистым кофе и чем-то вроде разбавленного сока.

Я взяла за правило ходить на завтрак, где тихо сидела одна, не пила ужасный кофе и наблюдала, как приходят и уходят другие заключенные, а за окнами на восточной стороне восходит солнце.

За обедом и ужином дела обстояли совершенно иначе: очередь за едой тянулась вдоль всей стены с окнами и иногда выходила даже в коридор, а шум стоял невероятный. За этими трапезами мне было не по себе, поэтому я осторожно проходила с подносом вдоль столов, украдкой ища глазами знакомое лицо и свободный стул или даже лучше – свободный стол, который можно занять. Садиться с незнакомыми людьми было рискованно. Тебя могли смерить презрительным взглядом и встретить гробовым молчанием или резким: «Здесь занято». Но можно было наткнуться и на какую-нибудь болтушку. После еды Аннет нередко подходила ко мне и говорила: