Пайпер Керман - Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме

– С этой лучше не связывайся, Пайпер. Глазом моргнуть не успеешь – она уже заставит тебя покупать ей все необходимое.

От природы наделенная сильным материнским инстинктом, Аннет помогала мне разобраться с официальными правилами. Благодаря ей я наконец запомнила время перекличек и телефонные коды и поняла, когда мне можно принести свою одежду в прачечную и отдать ее в стирку. Но к большинству других заключенных – не среднего класса и не белых – она относилась подозрительно. Оказалось, в начале своего срока Аннет нарвалась на девушку, которая стала давить на жалость и просить покупать для нее кучу всего в тюремном магазине. Та девушка вообще славилась своей любовью надувать вновь прибывших, поэтому Аннет, обжегшись один раз, уже не теряла бдительности. Она пригласила меня играть в рамми-500 с ее подругами-итальянками, которые неизменно ворчливо критиковали мою слабую игру. В нескольких столах от нас чернокожие женщины гораздо живее играли в пики, но итальянки шептались, что они все мухлюют.

Аннет познакомила меня с Ниной, и та тоже взяла меня под свое крыло. Моя ровесница, она, как и Аннет, была итальянского происхождения и жила чуть дальше по коридору. Нина только что провела месяц в одиночке (она отказалась грести снег) и ждала, когда ее определят обратно в блоки. Аннет, казалось, побаивалась большинства заключенных, но о Нине этого было не сказать. Выросшая в Бруклине, она относилась к другим узницам с недоверием: «Они все ненормальные – бесят меня». Жизнь ее изрядно потрепала, поэтому Нина была довольно ушлой, забавной до жути и на удивление терпеливой по отношению к моей наивности. Я смотрела на нее щенячьими глазами и внимала каждому совету о том, как не дать себя облапошить. Мне очень хотелось узнать, кто здесь все же нормальный.

Я неплохо сошлась с несколькими женщинами из моей группы вновь прибывших (и запомнила их по именам): татуированной латиноамериканкой из нашей камеры, которая отбывала шестимесячное заключение, потому что ее поймали с шестью килограммами кокаина в машине (этого я не понимала), рыжей нахалкой, которая до сих пор причитала, насколько лучше было в тюрьме Западной Вирджинии, «хотя здесь больше нас, северян, если вы меня понимаете…»

Была еще миниатюрная Джанет из Бруклина, которая с каждым днем относилась ко мне все теплее, при этом недоумевая, с чего это я такая приветливая. Ей было всего двадцать, она училась в колледже и была арестована на каникулах, когда перевозила партию наркотиков. Она целый год отсидела в жуткой карибской тюрьме, пока ее не забрали оттуда федералы. Теперь ей дали шестьдесят месяцев – ей было суждено провести за решеткой добрую половину своей юности.

Однажды за обедом ко мне подсела другая Джанет – за пятьдесят, высокая, светловолосая и красивая. Я давно наблюдала за ней и гадала, какая у нее история. Она напоминала мне мою тетю. Джанет оказалась такой же, как я: среднего класса, осуждена за наркотики. Она отбывала двухгодичный срок за хранение марихуаны. В беседах она была приветлива, но никогда не давила на собеседниц, с подчеркнутым уважением относясь к их личному пространству. Я узнала, что она путешествовала по свету, будучи классической эко-ориентированной сторонницей мира во всем мире, преданной буддисткой, любительницей фитнеса и экспертом по йоге, и обладала тонким чувством юмора – а все эти качества особенно приятно обнаружить в сидящей вместе с тобой узнице.

Казенную еду нужно было воспринимать философски. Обед в столовой был то горячим, то холодным. Лучше всего расходились котлеты вроде тех, что кладут в гамбургеры в «Макдоналдсе», и сэндвичи с жаренной во фритюре курицей. Ради курицы заключенные готовы были на все. Гораздо чаще на обед давали бутерброды с колбасой и резиновым оранжевым сыром на пшеничном хлебе и безграничное количество дешевых и маслянистых углеводов в виде риса, картошки и жуткой размороженной пиццы. Десерты были разные, иногда нам доставалась отличная выпечка, иногда покупное желе, а иногда – сомнительного вида пудинг, о котором меня предупредили: «Его раскладывают из банок, маркированных «Буря в пустыне», а если сверху плесень, ее соскабливают и раздают остальное». Немногочисленным вегетарианкам давали комковатый растительный белок – отвратительную соевую массу, которую кто-то на кухне тщетно старался сделать хотя бы условно съедобной. Обычно ее порции напоминали груды червей. Иногда добавляли зеленый лук – тогда проглотить ее становилось чуть проще. Бедная йогиня Джанет была вегетарианкой и чаще всего вынужденно практиковала воздержание.

Казенную еду нужно было воспринимать философски. Ради курицы заключенные готовы были на все.

Кроме этого за обедом и ужином в нашем распоряжении был салат-бар, предлагающий порезанный салат, огурцы и сырую цветную капусту. К салат-бару регулярно подходили лишь некоторые женщины вроде йогини Джанет. Я робко здоровалась с ними, видя в них своих сестер по несчастью. Время от времени в баре появлялись другие овощи: брокколи, консервированные ростки фасоли, сельдерей, морковь и – очень редко – сырой шпинат. Их быстро разбирали и выносили из столовой, чтобы использовать для приготовления собственных блюд при помощи двух микроволновок, стоящих возле спален. Еду можно было получить только в столовой или купить в тюремном магазине – другой еды не было.

В столовой всегда работала бывшая соседка Нины по койке, которую звали Поп. Представительная дама за пятьдесят, она была женой русского гангстера и держала кухню в ежовых рукавицах. Однажды вечером мы с Ниной сидели за столом, когда вдруг ближе к концу ужина к нам подсела Поп в подогнанном по фигуре бордовом кухонном халате, на груди у нее красовалась выведенная курсивом белая надпись «ПОП». Не зная подвоха, я принялась ругать еду. Тогда я еще не догадывалась, что кто-то в тюрьме может гордиться своей работой, но в случае с Поп это определенно было так. Моя шутка о голодовке стала для нее последней каплей.

Поп пронзила меня яростным взглядом и пригрозила пальцем:

– Слушай, милочка, я знаю, ты только попала сюда и еще не понимаешь, что к чему. Скажу тебе один раз. Есть такая штука, называется «подстрекательство к мятежу». Так вот, то, о чем ты болтаешь – голодовки и прочее дерьмо, – это и есть подстрекательство к мятежу. За это можно серьезно поплатиться. За такое мигом в одиночку бросят. Мне лично плевать, но ты здесь, милочка, людей не знаешь. Услышит кто, доложит надзирателю – и тебе в два счета дадут пинок под зад. Так что послушай моего совета, следи за языком.

Сказав это, она ушла. Нина посмотрела на меня и одними губами произнесла: «Ну ты и дура». С тех пор я старалась не переходить дорогу Поп и не встречаться с ней взглядом в столовой.