Лайза Джуэлл - Слова, из которых мы сотканы

– Ты хорошо развлеклась со своими друзьями вчера вечером? – спросила тетя Джен.

– Потрясающе, – ответила Робин. – Это была лучшая вечеринка.

– Я помню свое совершеннолетие, – сказала Джен. – Я носила комбинезон и перманентную завивку. Думала, что я выгляжу, как Брайан Мэй [15] Брайан Мэй (р. 1947) – гитарист группы Queen. . – Она рассмеялась. – В восьмидесятые годы нелегко было выглядеть женственной. В наши дни девушки так красиво одеваются! Для вас в магазинах есть так много чудесных вещей!

Телефон Робин завибрировал, приняв текстовое сообщение. Это был Кристиан: «Эй, детка, чем занимаешься?»

Она застонала. « Эй, детка ». Не имеет значения, как хорошо пахнет от парня, если он посылает тебе сообщения с такими словами. Она передернула плечами и набрала ответ: «Обедаю вместе с семьей. Как-нибудь увидимся». Она специально не поставила знак вопроса в конце последнего предложения. Знак вопроса означал бы, что она надеется на встречу с ним. На самом деле все было наоборот. Она была рада провести остаток своей жизни, никогда и нигде не встретившись с ним. Робин не интересовалась парнями из своего круга общения, по крайней мере, в таком смысле. С ними было приятно выпить, повеселиться, даже разок переспать. Но для долгой совместной жизни, возможно до самого конца, мог подойти только врач.

– А теперь тост! – произнес отец и поднял пинтовую кружку горького эля. – За мою малышку. За нашу малышку! – Он улыбнулся жене. – Мы гордимся тобой, дорогая, мы очень гордимся всеми твоими достижениями. За эти восемнадцать лет ты не принесла нам ничего, кроме счастья, ничего, кроме радости. Мы не могли бы просить о лучшей дочери. Спасибо тебе, Робин, за то, что ты – это ты. – При этих словах из уголка его глаза выползла слезинка, которая скатилась по носу. Отец смахнул ее и сконфуженно улыбнулся. – Я люблю тебя, – просипел он.

– Ах, папа. – Робин прильнула к нему. – Спасибо, я тоже тебя люблю. – Она привлекла в объятия и мать. – Спасибо вам обоим, что вы были лучшими папой и мамой на свете. Я хочу, чтобы вы знали: я буду и дальше поступать так, чтобы вы гордились мной.

«Вот так», – подумала она, ощущая тепло родительских рук, сомкнутых вокруг нее, тепло человеческой общности, тепло августовского дня. Это было все, чего она хотела, все, в чем она нуждалась. Теперь ей было восемнадцать. Если бы она захотела, то могла бы связаться со своим настоящим отцом. Но она не собиралась этого делать. Ее настоящим отцом был этот мужчина, который сидел здесь, этот человек в зеленом свитере с круглым вырезом, в ботинках от «Кларкс» и с плечами как у грузчика. Ее папа . Она не хотела другого отца.

Ее другой отец, французский педиатр, навсегда останется у нее в голове. Он будет неосознанно подталкивать ее к медицинской карьере и всегда будет заставлять ее чувствовать себя чуточку лучше остальных. Но ее привязанность к нему не пойдет дальше этого. Робин хотела, чтобы он оставался тем, кем был сейчас: персонажем ее личной, сокровенной сказки.

Позднее в тот вечер Робин сидела на диване, прижавшись к отцу и поджав ноги под себя, и смотрела по телевизору шоу «Большой брат». Мать вошла в комнату, держа что-то в руках и прижимая к груди. Она улыбалась, но выглядела странно напряженной. Отец выпрямился при виде нее, а Робин инстинктивно развернулась и опустила ноги на ковер.

– Все в порядке? – спросила она.

Мать кивнула:

– Все нормально, милая, просто замечательно. Хочу тебе кое-что показать. Подвинься, ладно?

Робин посмотрела на бумаги в руках матери.

– О нет! – театрально воскликнула она. – Только не говорите, что я приемный ребенок!

Мать улыбнулась.

– Это мне дали в клинике, когда я забеременела тобой, – сказала она.

Робин отпрянула и поднесла руку к горлу.

– Унеси это. Я не хочу смотреть.

Мать вздохнула и положила руку на ногу Робин.

– Ты не обязана это читать, – ласково сказала она. – Но я хочу, чтобы ты хранила это у себя. Тебе исполнилось восемнадцать лет. Теперь ты взрослая. Эти бумаги мне больше не принадлежат.

– Тогда выкинь их в мусорную корзину, – предложила Робин. – Измельчи в шредере или сожги. Мне они не нужны.

Мать снова вздохнула.

– Это всего лишь письмо, – сказала она. – Я его читала, и там нет ничего волнующего. Есть порядковый номер донора и информация о нем на тот случай, если ты решишь связаться с ним.

– Я не хочу! И не хочу читать это письмо! Я уже достаточно знаю о нем, я очень благодарна и так далее, но в моей жизни он совершенно не нужен, понимаешь? Я правда, правда не хочу ничего знать.

Мать сжала ее ногу и улыбнулась.

– Знаешь, – продолжала мать, – мы с отцом не останемся с тобой навечно. Мы еще не очень старые, но и моложе не становимся. А когда мы уйдем, ты останешься сама по себе. Возьми эти бумаги, милая, и сохрани их. По крайней мере, если что-то случится, – а этого не будет , – еще одно одобрительное пожатие, – но если все-таки случится и у тебя возникнет желание познакомиться с ним, то ты будешь иметь все необходимое, чтобы что-то предпринять. Хорошо? И еще подумай вот о чем. Даже если ты не хочешь встречаться с донором, как насчет твоих братьев и сестер? Я знаю, – она перебила зарождающиеся протесты, – я понимаю, что сейчас ты этого не хочешь. Но в будущем… когда-нибудь… Может быть. Ну как, хорошо?

Робин покосилась на папку с бумагами и шумно выдохнула. Папка была так плотно набита взрывчатым веществом, что Робин почти слышала тиканье часового механизма. Она подумала об этих безымянных, безликих братьях и сестрах и возненавидела их. Она рассматривала их как гротескные карикатуры на саму себя: все с пухлыми губами, все важничают и считают себя особенными, потому что их папаша был донором спермы, их папаша был французским педиатром. Кроме того, у нее были сестры, две прекрасные сестры. Неважно, что они умерли; они по-прежнему оставались в ее сердце, и там не было места для кого-то постороннего. Робин закинула за уши тяжелые локоны и внимательно посмотрела на папку.

– Что ты сделаешь, если я не возьму ее?

– Уберу в надежное место, – ответила мать. – Туда, где ты сможешь найти ее. Потом, когда нас не станет.

Робин немного подумала. Ей пришлось признать, что существует возможность, что однажды по какой бы то ни было причине у нее возникнет желание связаться со своим биологическим отцом. Робин допускала, что ей может понадобиться, скажем, трансплантация печени или у ее будущего ребенка обнаружат какое-нибудь редкое генетическое расстройство. Возможно, однажды ей понадобится, чтобы этот мужчина перестал быть двухмерным диснеевским принцем и стал полноценным человеком из плоти и крови, с живой ДНК. И может быть, тогда будет лучше, если эти бумаги окажутся у нее. Робин соскочила с коричневого плюшевого дивана и нацепила маску решимости.