Лайза Джуэлл - Слова, из которых мы сотканы

– Хорошо, – сказала Робин. – Отлично. Дай ее мне. – Она протянула руки. Папка оказалась тяжелой, словно была наполнена мокрым песком. – Но я не собираюсь совать туда нос, если только мне действительно не будет очень, очень нужно. Ты понимаешь, правда? Мне не нужен этот тип или другие дети, рожденные от него. У меня есть все необходимое.

Ночью она проснулась в холодном поту и с непривычным беспокойством, как будто позабытый сон толкался в границы ее осознания. Она чувствовала себя потерянной и дезориентированной. Ее желудок был полон еще не переваренных пирожных, кусочков мяса и дешевого белого вина.

Она встала с ощущением, что должна что-то сделать. Рассеянно прошла по комнате, потирая свой недовольно бурчащий живот. Очевидно, Робин знала, что собирается сделать. Она знала это с тех пор, как впервые взяла папку и согласилась стать собственницей ее содержимого. Робин достала папку из нижнего ящика комода и открыла ее.

Робин держала под мышкой подшивку по микробиологии, а на носу сидели очки для чтения в черной оправе, хотя сейчас не собиралась читать. Она была в симпатичном клетчатом платье-рубашке от «Urban Outfitters», зеленых колготках и старомодных сапогах. Она выглядела умной и прикольной. Неформальный шик. В колледже она одевалась совсем не так, как дома. Там, в Бакхерст-Хилл, она выглядела более рафинированной. Здесь, в практичной лондонской обстановке, она позволяла себе немного расслабиться. Впрочем, ей не хотелось выглядеть девушкой, только что приехавшей из Эссекса. Она по-прежнему носила достойное нижнее белье, пользовалась помадой от «Mac» и духами «Agent Provocateur Boudoir».

Она находилась на Гоуэр-стрит и после учебных занятий направлялась в главную библиотеку на лекцию в институте неврологии. Робин была одна. Солнце стояло низко над горизонтом, и Лондон казался странно притихшим, как будто стояло раннее утро и подземка еще не начала работать. «Куда все подевались?» – гадала Робин. Но ей это нравилось; это давало ощущение исключительности и владения местом, как бывает, когда полицейские освобождают улицу для съемок фильма и обычным людям приходится направляться в обход или просто стоять и глазеть на более значительных людей, которые, вполне возможно, являются лишь помощниками осветителей или ассистентами оператора. Пустые улицы заставляли Робин чувствовать себя звездой собственного кино. Она улыбнулась, зная о том, что никто этого не видит, и стала покачивать бедрами при ходьбе. Никто не смотрел, но она вела себя так, как будто все взоры были устремлены на нее. Ей нравились такие моменты, она была студенткой медицинского колледжа, но в процессе изучения медицины иногда не участвовала. Между лекциями она могла моментально очистить свой мозг от всех фактов, профессионального жаргона, имен и чисел, которые ей приходилось постоянно носить в голове, и просто наслаждаться фактом своего существования в этом разреженном мире. В остальное время она была ошеломлена и устрашена количеством знаний, которые ей предстояло усвоить. Книги, похожие на шлакоблоки, наполненные жизненно важной информацией, ежедневные тесты, обучение, усвоение, запоминание. Это было не то, чего она ожидала. Она думала, что будет сидеть в просторной и хорошо проветриваемой аудитории с записной книжкой у локтя и внимательно слушать ученых мужчин и женщин, пожевывая кончик карандаша. Она полагала, что экзамены будут легкими, а тесты окажутся пустяковыми. Месяц за месяцем, вместе с небольшими, беспокоящими вспышками осознания, ей становилось все яснее, что она не такая умная, какой себя считала.

Робин свернула за угол и оказалась перед Брансуик-Центром. Она улыбнулась, поскольку неотразимый соблазн новых магазинов каждый раз взывал к ее тщеславию. В торговом центре она нашла магазин одежды с характерным названием «Радость». Внимание сразу же привлекло яркое платье, выставленное в витрине. Оно было блестящим и красно-оранжевым, с низким лифом и длинной юбкой. Оно вместе с расшитым кардиганом и золотыми туфлями на платформах идеально подошло бы для ее девятнадцатилетия в следующем месяце. Но цена – 89,99 фунта. Откуда ей взять девяносто фунтов? Родители подарили ей на день рождения тысячу, но эта сумма была предназначена для чего-то значительного и важного – годового пребывания за рубежом, покупки автомобиля, депозита на новую квартиру, а не для разбрасывания на новые платья. И в конце концов, сколько выходных платьев нужно для одной девушки? Робин подавила искушение зайти в магазин и примерить платье. (Оно будет отлично смотреться на ней; она уже знала об этом, но если ты примеряешь вещь, то уже на шестьдесят процентов соглашаешься с ее покупкой.)

Робин испытала удовольствие от своей решимости, когда с пустыми руками миновала магазин. Она взрослела и менялась. Пошарив в кармане, она нашла сложенный листок бумаги и для большей уверенности погладила его кончиками пальцев. Это было письмо от ее отца, от ее настоящего отца, которое мать отдала ей в августе, когда они вернулись из паба после праздничного обеда в честь ее совершеннолетия.

Робин постоянно носила письмо с собой, сама не зная почему. По правде говоря, она не хотела этого знать. Письмо было коротким, меньше страницы формата A4, и Робин помнила его почти дословно, включая мелкие грамматические ошибки и редкие восклицательные знаки. Письмо было безобидным. Оно никак не нарушало ее детскую фантазию. Более того, оно лишь укрепляло ее, добавив новые слои фактуры и подробностей. Робин живо представляла симпатичного врача с полными губами, одетого в белый халат и забавную пеструю шапочку, какие носят педиатры, чтобы дети чувствовали себя непринужденно; Робин видела, как он благожелательно улыбается болезненному ребенку на больничной кровати, держа руки в карманах и, возможно, покачиваясь с пятки на носок. Теперь Робин могла добавить к этой сцене частицу индивидуальности: очаровательно неправильное употребление английских причастий в прошедшем времени, склонность заканчивать фразы на удивленной нотке, определенную застенчивость и самоуничижение.

Вместо того чтобы сделать его неприятно человечным в физическом смысле слова, письмо делало его еще более вымышленным и недостижимым. В свою очередь, это лишь укрепляло Робин в ее решении никогда-никогда не встречаться с ним.

Но это было тихим февральским утром во вторник, на полпути между учебными занятиями и лекцией, ровно за две недели до того, как она познакомилась с Джеком Хартом и влюбилась.

Был вечер вторника, разгар поздней торговли на Оксфорд-стрит. Робин стояла у кассы внизу, в отделе мужской одежды. Магазин закрывался через полчаса, и она так устала, как будто работала в угольной шахте. Она вышла из дома в восемь утра, прослушала несколько лекций, потом провела изнурительно групповое занятие после обеденного перерыва, потом опрокинула с подругой желанный стаканчик в баре и прибыла в магазин «Zara» в 18.00 для работы в вечернюю смену.