Фредериго Тоцци - Три креста

Джулио сделал знак Корсали, чтобы тот вышел. Когда братья, наконец, остались одни, Никколо разрыдался.

– Что с тобой?

– Я так больше не могу!

Джулио встал из-за стола, по его щекам тоже катились слезы.

Они старались не смотреть друг другу в глаза.

Кавалер Горацио Никкьоли, городской асессор и глава нескольких благотворительных учреждений, по обыкновению появлялся в лавке с добродушным видом, ожидая найти неизменно теплый прием. Он чувствовал себя здесь хозяином, однако старался этого не показывать, так как действительно хорошо относился к братьям Гамби.

Никкьоли имел привычку глядеть из-под очков, слегка наклонив голову и как-то по-детски сложив губы в трубочку.

Он заглянул на следующий день после ссоры и потихоньку поинтересовался у Джулио:

– Как идут дела?

Джулио покраснел и ответил:

– По-прежнему.

– Надеюсь, ничего плохого?

– Нет, что вы!

Никколо, видя, как они шепчутся, спросил униженно:

– А со мной почему не изволите разговаривать?

– Да я с обоими рад поговорить. Просто вы вечно сидите там, на стуле… Бедный синьор Никколо!

– Здесь мне удобнее!

Никколо хотел было отпустить в адрес Никкьоли какую-нибудь колкость, но улыбнулся и промолчал. Джулио был как на иголках, ему стоило огромных усилий скрывать свое волнение. Он охотно уклонился бы от беседы, придумав, что ему нужно за марками, и задержался бы дольше положенного. Вот Энрико всегда делал вид, что очень занят, и сразу улепетывал, провожаемый гневными взглядами Никколо.

Иной раз Никкьоли ставил братьев в тупик своим раду– шием.

– Джулио, дай ему стул! – сказал Никколо.

– Сейчас принесу свой.

– Сиди! Уж лучше я встану…

Но даже не пошевелился и продолжал:

– Вы всегда желанный гость в нашей лавке, и мы будем рады, если вы задержитесь подольше.

Кавалер был, очевидно, растроган, братья же продолжали умасливать его вопросами:

– Как поживает ваша жена?

– Прекрасно, спасибо.

– А ребенок?

– Не поверите, растет на глазах!

– Что за славный малыш!

Кавалер так восхищался своим маленьким наследником, что не мог подобрать нужных слов:

– Чудо, а не ребенок! Красивый… сильный… то есть как бы это сказать… крепкий! Прекрасно сложен – такие ножки, а ручки… И развит не по годам! Умнее нас с вами! Только скажешь ему – агу… агу – сразу отвечает! Третьего дня четырнадцать месяцев исполнилось! Папина гордость!

Никколо сделал вид, что чихнул, стараясь скрыть ухмылку.

Кавалер продолжал, ничего не заметив:

– Джулио, я собирался пройтись, не хотите ли составить мне компанию? Расскажу вам про своего мальчугана!

Джулио посчитал, что невежливо отказываться, и надел цилиндр:

– Я сейчас.

– О нем я могу говорить часами. Он – самое дорогое, что у меня есть!

Никколо кивнул головой в знак одобрения.

Джулио и Никкьоли прошли через Порта Камоллия и направились по Страда Ди Пескайа, чтобы затем вернуться в город со стороны Порта Фонтебранда. Дорога спускалась вниз, исчезая за покрытыми высоким кустарником холмами, которые служили Сиене укрытием и защитой. Справа в долине, за длинным склоном, покрытом виноградниками, раскинулась деревня. Возле Мадоннино Скапато открывался вид на базилику Сан Доменико, величественная громада которой алела на холме. В розовой дымке неба монастырь св. Катерины, расположенный несколько поодаль, казался пурпурным в обрамлении двух темных кипарисов с острыми верхушками. Поток воды, разбиваясь на маленькие ручейки и лужи, шумно стекал с холма на улицу под дружный шелест кривых тополей, усеянных молодыми побегами. Под ними расстилалась такая сочная зеленая трава, что Никкьоли на мгновение остановился и воскликнул:

– С удовольствием променял бы свои поля в Монтериджони на эту красоту!

И тут же вновь пустился в разговоры о ребенке. Он уже в который раз подробно описывал роды своей жены – сколько вызвали врачей, какие возникли осложнения и какие были приняты меры. А сколько кормилиц они перепробовали, пока не нашли ту, у которой хватало молока! Затем Никкьоли перешел к воспалению десен: у малыша резались зубки. Он вытащил из кармана записную книжку в белой картонной обложке с позолоченными краями и показал ее Джулио:

– Вот, видите – все записываю, чтобы ничего не забыть. Наш мальчик никогда не плачет, даже ночью – так представьте себе, как перепугалась моя жена, когда он вдруг заплакал… она ведь у меня женщина чувствительная, нервная… Нам даже в голову не пришло, что это зубки… Мы тут же послали за нашим семейным доктором, который, надо отдать ему должное, приехал незамедлительно… На редкость добросовестный и надежный врач. Мы к другим уже давно не обращаемся. Ах да – ведь у малыша к тому же еще поднялась температура! Мы просто места себе не находили, свекровь даже предлагала поставить ему пиявки… Я был против, хотя вообще-то считаю это неплохим средством… Жена рыдала… В общем, шуму было!

Никкьоли старался ни на минуту не терять взгляд собеседника, чтобы тот не отвлекся и не пропустил чего важного.

Когда они вернулись в лавку, Джулио был совсем измучен. Кавалер же радостно сообщил Никколо:

– Эх, славно же мы прогулялись! Спросите у брата.

– Охотно верю.

– В следующий раз и вас с собой возьмем, даю слово!

– Да у меня ноги болят…

– Ноги болят? Даже я, в моем-то возрасте…

– Мы все трое страдаем подагрой. Это у нас семейное… – вмешался Джулио.

– Простите за откровенность, но это, по-моему, просто стыдно… Вот если бы у меня была подагра…

Кавалер осекся и не знал, что добавить. Минут пять он сидел хмурый и задумчивый, потом сказал:

– Если бы у меня была подагра… я бы все сделал, чтобы выздороветь! Я не стал бы сидеть сложа руки!

При этом он так уставился на братьев, что тем оставалось только кивнуть в знак согласия.

Джулио не покидало странное ощущение, что кавалер нарочно пытается их разговорить, чтобы проникнуть к ним в душу. Во всех бедах он винил себя, и ему постоянно казалось, что Никкьоли что-то подозревает. Поэтому при каждом его появлении Джулио закрывал глаза и думал, что это конец. Никколо тоже робел, но пытался отвлечься, впадал в апатию, отвечал невпопад, словно был глуховат или просто не понимал, о чем речь. Кровь ударяла ему в голову, и он потом целый день не мог прийти в себя, особенно если кавалер засиживался у них.

От постоянного напряжения Джулио в конце концов стал слаб здоровьем, осунулся; но прошлого не вернешь! Да, когда-то он отличался изысканными, даже благородными манерами, а теперь вот приходилось носить один и тот же лоснящийся синий костюм, весь в заплатах.

Никкьоли, наконец, заговорил, стараясь казаться деликатнее: