Джессика Кнолл - Моя любимая сестра

Если полечу одна, путешествие и все имазигенские истории, которые заслуживают огласки, сведутся к одной, может, двум частям одного эпизода. Они будут приравнены к связке между сценой, где Стефани и Винс притворяются, будто до сих пор занимаются сексом, и сценой, где Лорен заказывает третий бокал вина за обедом.

– Слушай, – вздыхает Лиза. – Они все думают, что ты уже получила свое путешествие в прошлом году в Лос-Анджелес. Это возможность для кого-то другого.

– Путешествие в Лос-Анджелес? – скептически повторила я. – Оно было для группы. Для шоу. И никак не было связано со SPOKE .

– Знаю.

– Когда мы полетели в Париж, это было ради книги Стефани. В Хэмптонс – ради фургончика по продаже соков Джен. В Майами – ради Лорен…

– Подождешь секунду?

Меня отключили от громкой связи, и послышался приглушенный разговор между Лизой и кем-то еще.

– Бретт, мне нужно ответить. Это телеканал.

– Конечно. – Это явный намек «отвали от меня».

– Все получится, – сказала Лиза. Но перестала печатать. – Или, возможно, тебе стоит поговорить со Стефани. Это она убедила их не сниматься с тобой.

Я ощутила свой пульс на пуговице джинсов. Есть только одна причина, по какой Стефани пошла бы на это, и за такое не прощают.

Я не пыталась поговорить с ней. Не смогла. Но кое-кто мог меня выслушать, мог помочь, и поэтому я позвонила ей и спросила, не могли бы мы встретиться – где угодно, когда угодно, но чем раньше, тем лучше.

– Это шутка, – говорю я Арч, которая с подозрением смотрит на меня, ее палец с красным ногтем все еще лежит под подписью Стефани. «Любви всей моей жизни».

– Тогда почему ты краснеешь? – спрашивает Арч. Веский аргумент.

Забираю у нее книгу и, зайдя на кухню, выбрасываю эту макулатуру в мусорку. Замечаю рядом пакет, в который мы скидывали остатки старых приправ, хрена и горчицы, сирачи и виноградного джема, и тут в комнату возвращается Келли. А вот и прекрасная возможность отвлечь Арч от ее мыслей, из-за которых она так смотрит на меня. Я беру и швыряю открытый пакет в лицо Келли.

– Бретт! – кричит та и, нагнувшись, подавляет рвотные позывы. Лайла смеется вместе со мной. Келли иногда ведет себя как принцесса. Она приходит в себя и, схватив за волосы, прижимает меня левым ухом к полу.

– Пощади! – визжу я, боль, как холодная сталь, прокалывает мой череп. – Пощади!

Но, когда Келли отпускает – идиотка, она знает, что мы не деремся честно, – я пинаю ее по голени так сильно, что Арч стонет, словно эта боль передалась ей. Келли с ревом валится на пол, но это все фальшь, потому что уже в следующую секунду она запрыгивает на меня, опрокидывает на спину и зажимает между коленей.

– Извини! – кричу я сквозь смех. Келли покраснела и тяжело дышит. – О боже, хватит! Мне так жаль! – Келли склоняется надо мной, изо рта тянется слюна, удлиняется и болтается в сантиметрах от моего лица. – Лайла! – Я кручу головой вправо-влево. – Помоги мне!

– Прекратите! – кричит Лайла. – Мам, хватит! Остановись!

Она ищет, чем бы бросить в Келли, останавливается на скрученной паре носков в корзине для стирки. Бам! Они отскакивают от ее затылка, и как будто щелкнули выключателем. Келли, качнувшись, поднимается с прилипшей к подбородку слюной.

– Мне не нравится, когда вы деретесь, – на грани слез жалуется Лайла. Арч вскакивает, встает за Лайлой и, яростно глядя на нас, проводит рукой под подбородком – завязывайте .

– О, мы просто дурачились, – уверяет Келли Лайлу и вытирает подбородок. Затем пристально смотрит на меня, требуя подтвердить ее слова.

– Нам даже не больно, Лайлс! – вступаюсь я, хотя дикая пульсация в моей голове и ссадина на голени Келли говорят об обратном. Я смотрю на часы на микроволновке. – Черт! У меня скоро встреча с мисс Гринберг. Лайлс, поможешь мне выбрать наряд? Она тащит меня в какое-то модное местечко. – Протягиваю ей руку. Она молчит – злится, что я ее напугала. – Пожалуйста?

Я выпячиваю нижнюю губу. Лайла со вздохом переплетает свои длинные пальцы с моими, и мы идем в мою комнату. Теперь комнату Келли.

Иветта Гринберг сидит между финансистом старой закалки и техасской блондинкой: на ней широкие легкие черные штаны, белый пиджак и красные очки, которые она снимает, когда видит меня и заявляет, что я выгляжу счастливой . Затем облизывает большой палец и стирает помаду с моей левой щеки, отчетливо напоминая мне в этот момент маму.

Бармен убирает со стойки бара серебристую менажницу из трех ячеек.

– Мы наполним это и отнесем на ваш стол, мисс Гринберг.

Иветта говорит одними губами: «Спасибо, Томми».

– Поверить не могу, что ты согласилась сюда прийти, – говорит Иветта, садясь напротив меня и маша пальцами пианисту за моей спиной. Он мурлычет ее имя в микрофон, и она со смешком закидывает руку на спинку стула, когда раздаются тихие аплодисменты. Кажется, что это и мой момент. Быть Иветтой Гринберг – мечта, но на втором месте – находиться в ее компании.

Иветта подносит руку ко рту.

– Подумать только, эти придурки не обслуживали меня в восьмидесятых.

– Да ладно тебе.

– Вот почему теперь я здесь завсегдатай. Из мест, которые дискриминируют тебя, не убегаешь, дорогуша. Ты занимаешь их. – Она откидывается на спинку, сливаясь с сиденьем – этакий невозмутимый разлив льна и противодействия. – Так сказал мне президент Мандела.

– А может, Леннон?

Иветта искренне смеется. И это одна из двадцати семи сотен причин, по которым я ее люблю. Она не разыгрывает из себя скромницу, в отличие от большинства женщин, которым промыли мозги. Однажды я написала ей е-мейл о том, как мне повезло, что она есть в моей жизни, а она слетела с катушек и потеряла всякую способность ставить знаки препинания. «ТЕБЕ НЕ ПОВЕЗЛО БРЕТТ!!! ТЫ ТАЛАНТЛИВА И ВЕЛИКОЛЕПНА И СИЛЬНА А Я ИЩУ ТАЛАНТЛИВЫХ ВЕЛИКОЛЕПНЫХ СИЛЬНЫХ ЖЕНЩИН И ВОТ ПОЧЕМУ Я В ТВОЕЙ ЖИЗНИ». Я была так тронута, что распечатала это и прикрепила на свой компьютер в головном офисе SPOKE .

Подходит официант, держа руку на животе, и спрашивает, что мне принести. Я показываю на бокал Иветты, и она поднимает два пальца.

– Джин с тоником.

Пианист начинает играть Пола Маккартни, и Иветта подается вперед, ставя локти на стол.

– Как у тебя дела? – Она тянется к моей руке, длинные и тонкие стрелки на ее серых глазах взлетают вверх, как усы. От этого кажется, будто она улыбается, несмотря на заметные канавки между бровей, тяжелые веки нависают над глазами. Она похожа на человека, который многое повидал, но со сдержанным оптимизмом относится к состоянию всего человечества. Иветта стала известной, когда в семидесятых, выдавая себя за стюардессу, рассказывала об ужасном сексизме и шовинизме в компании Esquire . Но она была женщиной, и The New York Post признал ее хитрой феминаци. Ее ошибочно назвали символом женского движения, когда на самом деле Иветта является борцом за интерсекциональный активизм, борется с угнетениями во всех формах: расовых, сексуальных, религиозных, половых и так далее. Она была сопродюсером получившего «Оскар» документального фильма о конституционных нарушениях смертной казни и рискнула основать некоммерческую организацию для молодежи ЛГБТ. Она подтолкнула к забастовке работников метрополитена в 2005 году и как-то раз серьезно подумывала удочерить меня. Если бы однажды на нашу планету вторглись инопланетяне, я бы указала на Иветту в качестве примера, почему они должны пощадить человеческую расу.