Бьянка Мараис - Пой, даже если не знаешь слов

18 июня 1976 года

Боксбург, Йоханнесбург, Южная Африка

Через два дня после смерти моих родителей – два дня непрерывной болтовни, во время которой мы с Эдит переливали из пустого в порожнее, – мы совершили единственную нашу с ней поездку в дом моего детства.

Бордовое с голубым покрывало лежало на полу в большой комнате – там, где его бросила Мэйбл, а покрывала с моей кровати лежали там, где их бросила я. Следы ботинок на полу в прихожей там, где полицейские притащили в нашу жизнь мерзость и страдания.

Эдит была очень внимательна, ловя малейший признак того, что я не справляюсь, но я была еще бдительнее. Если родители способны наблюдать за мной в местах, где они никогда не бывали, вроде полицейского участка или квартиры Эдит, то уж в своем собственном доме отследят меня наверняка. Я не могла рисковать и не расслаблялась ни на секунду.

Мне так хотелось войти в их комнату, открыть шкафы, вдохнуть их особые запахи, полежать на их кровати, прильнув к их подушкам. Сколько раз я искала там утешения, когда ночные кошмары будили меня и ужас не давал уснуть снова! Если мама и папа видят меня сейчас, то, может, им нетрудно будет сделать шаг, протянуть руку и прикоснуться ко мне?

Я вернулась мыслями к ночи их смерти, когда мама обняла меня в последний раз. Знай я, что это объятие последнее, я бы не отпустила ее, я бы притянула маму к себе и повисла на ней, я бы срослась с ее кожей, чтобы мы стали неразлучны. Когда воспоминание о том, как беспечно я вывернулась из ее объятий, поднялось, обернувшись упреком, из носа предательски потекло – предвестие слез, – и я с абсолютной ясностью поняла, что если останусь в комнате родителей дольше двух секунд, то меня затопит. И еще поняла, что нужно сделать.

Пробегу как можно быстрее и заберу ее.

Я сняла свои диско-туфли на платформе.

– Я с тобой, – сказала Кэт, тоже потянувшись снять туфли.

– Нет, жди меня здесь. – Я сделала глубокий вдох и пулей бросилась в родительскую ванную. Мамина тушь оказалась именно там – на столике, где мать ее оставила. Я схватила розово-зеленый цилиндрик и не решалась выдохнуть, пока снова не оказалась за дверью.

Эдит, варившая кофе на кухне, услышала мой торопливый топот.

– Робс! Все нормально?

– Да! Нормально!

– Точно?

– Да!

Я сунула тушь в карман комбеза, потом передумала заниматься сборами в новом наряде, сняла его вместе с одолженными футболкой и кофтой и переоделась в вельветовые джинсы и рубашку с длинным рукавом. Как хорошо было снова надеть белье. Теперь, когда тушь переместилась в мой карман, я смогла расслабиться, успокоить дыхание и приступить к делу.

Пока я собирала чемоданы и набивала мешки для мусора всем подряд, от вьетнамок до старых обувных коробок, в которых я держала своих шелкопрядов, Эдит в маленькой гостиной курила одну сигарету за другой, стараясь не попадаться мне на пути. Ей нелегко было находиться здесь, но она стоически терпела. Она не пыталась больше нарушить наш пакт, ни разу не заплакала передо мной – кроме тех, первых минут в полицейском участке. Эдит нацепила на лицо улыбку и прикрывала слова нервозной веселостью. Я старалась делать то же самое. Чем больше времени проходило, тем легче мне это давалось.

Вещи уже громоздились кучей, и Эдит в несколько приемов перенесла их в машину; она даже разыграла небольшое представление, делая вид, что переносит пожитки Кэт вместе с моими.

– Это последнее. – Я выкатила велосипед из гаража.

Эдит рассеянно подняла взгляд от сумки, которую заталкивала на заднее сиденье, и удивленно воззрилась на велосипед.

– Велик?

Я кивнула.

– Но, Робс, машина и так набита под завязку. Куда мы его денем?

Я пожала плечами.

– На крышу? Папа всегда находил место для всего. Он говорил, что для этого и придумали веревки.

Эдит почесала голову, поочередно глядя то на велосипед, то на крышу машины.

– Можно бы, если бы у машины была нормальная крыша. А у этой изогнутая, видишь? Он свалится.

Я уставилась на нее. Она же не думает, что я брошу свой велосипед?

– И потом, Робс, городские улицы – не то же, что пригород. По Йобургу колесить небезопасно. Тебя может сбить автобус, или еще что случится. Водители носятся как ошпаренные кошки.

У меня задрожали губы.

– Ладно. Может, оставим его пока в гараже, а потом приедем за ним? Когда машина будет пустая и мы сможем уместить его?

– Честное слово?

– Конечно.

– Ладно. – Я закатила велосипед обратно, быстро поцеловала сиденье и прошептала, что скоро вернусь, пусть не боится.

Когда все было готово, Эдит заперла дверь запасным ключом, который мать дала ей на случай непредвиденных обстоятельств, и я направилась к комнате Мэйбл под настойчивую трескотню Кэт:

– А вдруг она вернулась и прячется, потому что боится полицейских?

Я тронула дверь, но она оказалась заперта.

– Она не могла нас бросить. Не могла – и все.

Я заглянула в замочную скважину. Никакого движения внутри.

Кэт никак не хотела принять доказательств того, что нас покинули, и хотела подождать – на случай, если Мэйбл вернется попозже, но я сказала ей, что нам пора. Мы повернулись, чтобы идти к машине, – и увидели, что у наших ворот собралась группка ребят. Они нерешительно перетаптывались, тут были почти все из Die Boerseun Bende , а также Эльсаб и Пит.

Необыкновенно важный, Пит стоял чуть впереди всей компании, держа что-то в руках. Школьную форму он сменил на обычную одежду, на нем были темно-серые гольфы и оттертые добела takkies . Необычное зрелище: чаще всего дети африканеров бегали босиком. Белокурые волосы были влажными и расчесаны на косой пробор, словно Пит собрался на торжественный прием.

Обычно Пит проходил в наш сад без церемоний, так что теперь меня удивила его нерешительность; наконец я вспомнила, что он не знаком с Эдит, потому, наверное, не уверен в благожелательном приеме. Культура африканеров была занятной смесью формальностей и учтивости, бескультурья, граничащего с хамством, и изысканной вежливости. Они могли быть грубыми, как наждак, – и в следующую минуту стать ослепительно галантными и обходительными.

Эдит взглянула на меня, ожидая объяснения.

– Это Пит. Его папа работает… – я остановилась, чтобы исправиться, – работал с моим.

Эдит кивнула, протянула мне руку, и мы вместе подошли к калитке. Ребята замерли по стойке смирно, глядя на Пита и явно ожидая, что он выступит их представителем. Почти все явились босыми, и пыль покрывала их ноги. Они уставились в землю, и я не могла видеть выражения их лиц. Никто не хотел смотреть мне в глаза.

Пит передал блюдо из жаропрочного стекла мальчику, стоявшему позади него, нагнулся подтянуть гольфы и снова взял блюдо.