Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили

– Сгинь! Вон отсюда, болван вонючий!

Поскуливая, клоун удалился.

В этот момент я заметил, что мать выглядит раздраженной. Мне было прекрасно известно, что последует за таким выражением лица – либо вспылит, либо выдаст что-нибудь хлесткое.

– У меня нет времени прохлаждаться, – заявила бы мать, не стой она на сцене. – У вас, может, и есть.

С большой помпой фокусник усадил мать на низкий табурет, под сколоченную из четырех реек крестовину. Он снова церемонно продемонстрировал нам черное полотно, а затем накинул его на рейки, скрыв мать от наших глаз. Теперь на виду осталась только напоминающая маленький шатер конструкция с тканевыми стенами. Глаза Ивана Грозного поблескивали. Мошки с жужжанием кружили вокруг горячих газовых ламп. В их свете кожа фокусника блестела от пота. Можно было рассмотреть помадку, застывшую на его рыжеватых, будто подкрашенных хной усах. Когда он говорил, из его рта фонтанчиком вылетала серебристая слюна.

Фокусник воскликнул:

– Куда подевалась наша милая дама? Отправилась в Персию? Или поселилась в Ашхабаде? Может, она в Пешаваре или Равалпинди? Потому что…

Тут снова раздалась барабанная дробь, и он смахнул черное, усеянное звездами полотно, обнажая пустоту. На том месте, где моя мать сидела еще несколькими секундами ранее, никого не было.

Ком из съеденных на обед в лавке у мечети кабабов, кормы и роти поднялся к горлу, словно готовясь извергнуться. Я не помню, как она вернулась или когда мы пошли домой. Помню, что кричал, и плакал, и пытался выбежать на манеж, завидев пустое место там, где должна была быть она, и что Тобу зажал мне рот рукой и прошипел в ухо:

– Это всего лишь фокус. Она вернется.

Она так и не рассказала мне после своего возвращения, в чем заключался тот фокус. Многие недели я выпытывал у нее, куда она подевалась и как вернулась. Она лишь с таинственным видом улыбалась:

– Есть в жизни вещи, Мышкин, которые ты никогда не поймешь. А бывает, случается такое, чего никому не понять.

Поначалу я слишком злился, чтобы расспрашивать ее хоть о чем-нибудь. Махал кулаками, пинался, кричал:

– Уходи! Оставайся со своим фокусником. Я все папе расскажу.

Она бранила меня всю дорогу с представления:

– Все-то ты портишь, Мышкин. Кричишь вот. И когда только повзрослеешь? И впрямь, что бы ни сделала, обязательно шум поднимешь. Как будто небеса наземь обрушились.

В гостях у своей семьи в Дели она говорила на смеси бенгали, хинди и английского, и я не всегда полностью ее понимал, но в тот момент мне было ясно, что она злится, и это из-за меня. Прекратил всхлипывать и принялся пинать камешек. По моим правилам он не должен был закатиться в ямку или канаву, и ему надлежало докатиться до самого дома. Менять его на другой было нельзя, даже если первый потеряется. Пальцы ног, обутых в башмаки, уже разболелись, но я все равно продолжал в том же духе.

– А как ему не раскричаться? – поинтересовался брат, преграждая ей путь, чтобы она остановилась. – Ты хоть понимаешь, как такое может повлиять на ребенка?

– Пойдем, Мышкин, – позвала мать, обходя его. – И прекращай это, а то и палец себе отобьешь, и ботинки испортишь. Мне кажется, пора возвращаться домой. Как всегда, задерживаться в любящем родительском доме – идея не из лучших.

Действительно ли я решил, что она умерла, когда исчезла во время фокуса? Что навсегда растворилась в облачке волшебного дыма? Знал ли я тогда о смерти? Может, и знал. В детстве у меня случались приступы меланхолии. Пяти-шестилетним мальчишкой я вечерами лежал поперек родительской кровати, притворяясь спящим, хотя сна у меня не было ни в одном глазу, в окружении беседующих и смеющихся людей, и обливался слезами, мучаясь мыслью, что матери, отца, дедушки и Дину когда-нибудь не станет и я останусь один. Откуда в моей голове взялась эта мысль – ума не приложу, но с тех пор задаюсь вопросом: когда, собственно, у ребенка возникает осознание смерти? Приходит ли оно в определенный момент? Проникает ли в наше сознание одновременно с зарождением самой нашей жизни, в миг зачатия? Складывается, когда мы наблюдаем гибель муравьев и кузнечиков? Или когда теряем близкого человека?

Когда моя мать ушла тем днем в сезон дождей 1937 года, я какое-то время думал: вдруг она умерла, пока я был в школе, и мне просто решили об этом не говорить. Но мой отец не был большим любителем сказок: он верил в честность и приверженность фактам. Мне кажется, он сказал нам, что она поехала в небольшое путешествие, потому что искренне в это верил. Только так можно объяснить невозмутимость, с которой он соблюдал свой привычный распорядок все последующие недели. На рассвете совершал прогулку, по возвращении выпивал стакан горячей воды с медом и лимоном, к восьми обычно был уже облачен в свою бессменную курту-пижаму [17] Курта-пижама – комплект традиционно мужской одежды, которая включает длинную рубашку свободного кроя – курту – и легкие, свободные штаны. из кхади [18] Кхади – домотканая хлопчатобумажная ткань. , которой не изменял круглый год, и готов к выходу. До колледжа он добирался на велосипеде, предварительно защипнув низ штанин, чтобы те не забрызгались по пути грязью. Там он читал лекции о древних цивилизациях, Империи Великих Моголов и знаменитых сражениях, а затем отправлялся в Общество патриотов Индии, где проводил два часа. Домой он возвращался к шести, выпивал чашку дарджилинга с добавлением трех капель молока. Потом читал, слушал музыку на граммофоне, за ужином расспрашивал меня о школе и выслушивал дедушкины истории о пациентах из клиники. Время от времени заходил один из его студентов, чтобы обсудить эссе или дипломную работу.

Но самая большая перемена в нашем доме после исчезновения матери коснулась посетителей: у нас редко кто оставался в гостях или присоединялся к ужину. Сейчас я понимаю, что объяснялось это, по всей видимости, скандалом, который был вызван ее побегом, и окружающие переживали наше семейное бесчестье, делая вид, что мы больше не существуем. Но тогда-то я считал, что дело было в отсутствии матери, которая раньше руководила готовкой, и теперь еда без нее стала скучной. Теперь Банно Диди каждое утро приходила к дедушке и, стоя перед ним, вздыхала с усталой покорностью:

– Что готовить на сегодня?

– Что-нибудь съедобное.

Банно Диди любила прилюдно пожалеть себя: по ее мнению, обязанностей у нее было чересчур много, но женщиной она была властной и внушительной. Уходя, бормотала достаточно громко, чтобы ее услышали:

– Ни слова в помощь, а коли им еда не понравится? Кто будет виноват? Кто, как не Банно? Бедная Банно, никто о ней не думает!

Она начала работать на нашу семью задолго до появления моей матери. Сперва только убирала и стирала, но за многие годы стала пользоваться уважением и влиянием, дослужившись до положения экономки и айи. Она руководила всеми, кто работал в доме, отдавая распоряжения громким командным голосом, который долетал даже до коровника. У нее была плотная грубая кожа старой уже женщины и ржаво-апельсиновые волосы, которые она красила хной. Когда она жевала зарда-паан [19] Зарда-паан – жевательная смесь. , щеки ее раздувались от соков смеси, а из уголков губ вытекали две струйки кроваво-красной слюны. Мой дедушка, которому нравилось, как он выражался, заполнять мою голову полезными мыслями, однажды сообщил мне, что с ней лучше всего разговаривать, когда рот ее настолько полон, что она не в состоянии его открыть. Я всегда старался следовать этому совету.