Ирвин Уэлш - Резьба по живому

– Смотри, пацан, не волынь тут и слушайся мистера Малколмсона, усек?

– Угу.

Потом они вышли с магаза. Малколмсон некоторое время повторял «нихуясе», но потом посмотрел на меня со странным восхищением и страхом. Сказал нам, что теперь доставкой будет заниматься в основном Гэри Гэлбрейт, а я буду расставлять товар внутри, в тепле. Это была хорошая новость для меня, но не для Гэри. На улице стоял блядский дубак. Но я должен был совершать всего одну доставку три раза в неделю: коробка фруктов и овощей для литских докеров. Я ни разу не видел, чтоб дедуля или кто-то из его дружбанов съели хотя бы один фрукт или овощ, если не считать картофана.

На стреме стоял уебан по имени Джон Стрэнг, в толстых очках и с зализанными волосами. Все знали его как буйного психа, который отмотал срок в Карстэрсе – учреждении для невменяемых преступников. Мостовая булыжная, что было не важно при въезде, но выезжал я из их хазы с коробкой, наполненной тяжелыми бутылками бухла, которые гремели и звякали. Стрэнг говорил «нихуясе»: ясный перец, его окучивали Джок и остальная братва, но, если даже просто пройти мимо этой вылупившейся рожи, становилось как-то не по себе. Потом я катил обратно в магаз и сгружал бутылки в контейнер на задах. Джонни приезжал позже в фургоне и забирал. Я узнал, как они работают, когда однажды ночью засел в кустах у тропы вдоль Вод Лита и за ним подсмотрел.

Хотя мне было по приколу ходить к докам и встречаться там с дедулей Джоком и его кентами. Понятно было, что они такие наособицу, а другие докеры их не переваривают. Зависали они в этой кирпичной постройке у старого сухого дока, который отжали под свою малину. Стояла постройка в восточной части, за ней большой проволочный забор и промышленные корпуса, от остальных докеров вдали. Думаю, обе стороны это устраивало. «Хаза», как они ее называли, явно была раньше складом сырья; внутри деревянные стол и стулья, да еще полка с какими-то чистящими матерьялами. Там горел свет, не было окон, помещение проветривалось только через вентиляционные каналы в кирпичах вверху и внизу и наглухо закрывалось большой деревянной дверью, которую оставляли малехо приоткрытой, пока мы были внутри.

Я сидел с ними, пил из кружки чай, нагретый на бутановой плитке, которую они всегда включали зимой, и слушал их треп. Пока я был малой, их терки казались мне чудны́ми, они часто говорили загадками, употребляли слова и выражения, которых я не догонял. Они как будто общались на другом языке, каким-то шифром – типа пережитки прошлого.

Может, они нихуя и не знали за то, что «Джэм» занимал верхние строчки хит-парадов, зато разбирались в людях и их слабостях.

– Глянь на своего брата Джо, он же ссыт тебя, – сказал мне раз на хазе дедуля Джок. – Кумекает, что слабей тебя.

Это открытие сразило меня наповал. Джо постоянно меня чморил – колошматил, превращал мою жизнь в ад. Но дедулина заява почему-то выглядела правдоподобной. Когда Джо меня пиздил, в глазах у него была паника, как будто он боялся ответки, которой никогда не получал. Но, вооружившись этим врубом, я решил, что теперь-то она наступит. Когда он ее не ждет. Этот старый сучара Джок чуял в человеке слабину, как акула чует кровь в воде, и все разглядел. Все догнал.

Я, когда был помельче, всем рассказывал эту историю за себя и за Джо – историю о переломном моменте. Хоть я и присочинил, будто это батя отвел меня в сторонку и подговорил хуйнуть Джо по хайлу кирпичом, пока он спал. Вот каким я хотел видеть отца – чтобы у него была такая вот жажда власти. Но это был не батя. Это был дед. Старина Джок.

Но самое главное, что это был хавальник Джо, а кирпич – у меня в руке. Он проревел всю ночь, кровь стекала на подушку. Я пересрал, но был бодрячком, чуть ли не кайфовал от собственного могущества. С тех пор мы оба знали, какой между нами счет.

Полет расплылся светящимся, замысловатым пятном информации. В наушниках горланили аудиокниги, дополненные теперь «киндлом». Поразительное чувство свободы. Можно увеличивать текст и сосредоточиваться на отдельных словах, чтобы они из-за близости не слипались все в кучу. Он научился менять шрифты: некоторые читать было легче, и эксперименты принесли плоды. Одновременно с актерами, читавшими текст, он учился распознавать слова на странице. Постепенно горькое разочарование от неудачи сменилось возбуждением от учебы. Насмешки учителей, хихиканье одноклассников, разъедающий стыд и безудержная, неистовая ярость – все это теперь было про другого человека из другого времени.

Но в паспорте стояло все то же имя – Фрэнсис Джеймс Бегби. При этом в профессиональной среде он пользовался псевдонимом Джим Фрэнсис, а жена в основном называла его Джимом. Замена произошла легко и просто: по чистой случайности фамилия Мелани совпала с его именем, а друзья в колледже часто называли ее «Фрэнки». Тем не менее ей польстило, когда он сказал, что хочет носить имя Джим и что после рождения Грейс все они возьмут фамилию Фрэнсис.

– Не хочу, чтоб из нее выросла Бегби, – подчеркнул он.

Но как бы его там ни называли, он даже не думал, что когда-нибудь снова вернется в Шотландию. Этого просто не было в его органайзере, и он поклялся, что приезд на похороны матери станет его последним визитом. Он не был близок с братом и сестрой или с сыновьями и считал, что они там заняты чем всегда. Но он и мысли не допускал, что они там возьмутся умирать. Так что собственная нутряная реакция его не удивила, но шокировало, насколько она глубока.

Что же касается дружбы с закоренелыми беспредельщиками, тут товарищество и даже подлинная симпатия возможны, только если строго придерживаться субординации. Но когда она нарушается, это ведет к катастрофе, и далеко не всякие отношения выживают, если даже удается выжить обеим сторонам. В любом случае его старые друзья вели жизнь, которая уже совсем его не привлекала.

Он поговорил с Джун, быстро учуяв сквозь сдавленный плач и дурман антидепрессантов, что главная ее цель – заставить его оплатить похороны, что он с готовностью и предложил. Она ввела его в курс дела: по анонимной наводке Шона нашли на квартире в Горги, где он истек кровью после множества ножевых ранений. Полиция решила, что там на него и напали, но свидетелей не было, а шума борьбы соседи не слышали. Хозяин сдавал квартиру известному барыге, который сейчас мотал срок в тюрьме. Никаких доказательств торговли наркотой, и, насколько всем было известно, помещение долго пустовало до того, как туда вселился Шон.

Затянувшийся полет оказался утомительным, а пересадочный рейс из Хитроу задержался. И вот он снова в Эдинбурге, измочаленный и задубевший, в легкой кожаной куртке, выкатывает средних размеров красный чемодан, набитый в основном футболками, носками и трусами. Когда он выходит из здания аэропорта, его насквозь продувает ветер с Северного моря. Надо было прихватить одежду по сезону. Он достает свой айфон, когда выскакивает сообщение от телефонного оператора, который лаконично сообщает, по каким грабительским тарифам можно пользоваться его услугами за рубежом. Затем приходит эсэмэска от Мелани, поприятнее: