Генри Розовски - Университет. Руководство для владельца

Сейчас в университете горячо обсуждается реформа образования. Я слыву проводником идеи внедрения жесткой программы, которая придаст процессу обучения определенную четкость. Поэтому меня спрашивают: отдаю ли я себе отчет в том, что это ограничит свободу студентов? Почему студентам самим не определять, какие занятия и в какой мере посещать? Почему их лишают власти самостоятельно составлять для себя программу обучения? Это очень серьезные и вполне обоснованные вопросы, и я стараюсь отвечать как можно подробнее. Я говорю об ответственности преподавателей, свободном обучении, необходимости всеобщего изучения наук и гуманитарных дисциплин и многом другом. Завтрашняя газета выйдет с шапкой: «Загоним студентов в аудитории!»

В последние 5 мин интервью я демонстративно и часто поглядываю на часы. Репортеры всегда не торопятся уходить, но мне предстоит собрание факультета. Посетителям приходится все же покинуть мой кабинет, когда президент Бок и члены комиссии управления начинают собираться на планерку перед началом факультетского сбора.

15.45

Ежемесячное собрание факультета гуманитарных и естественных наук проходит, как хорошо отрепетированный балетный спектакль. Вместо сцены – внушительный Факультетский зал рядом с моим кабинетом. Это самое красивое, по общему признанию, место в университете. На стенах развешаны портреты знаменитых профессоров и президентов, тут же несколько бюстов (профессора в тогах). Прошлое Гарварда можно в зависимости от желания рассматривать либо как тяжкое бремя, либо как источник вдохновения. Элиот, Лоуэлл, Бенджамин Франклин, Теодор Уильям Ричардс (первый американец-химик, получивший Нобелевскую премию), Уильям Джеймс, Сэмюэл Элиот Морисон и прочие безмолвно взирают на нашу нынешнюю тупость. Лица всех знаменитостей – мужские и белые, в основном это WASP (белые англосаксонские протестанты) – точный портрет нашего прошлого. Надеюсь прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как этот портрет будет видоизменяться.

Факультетский зал вмещает 250 человек. Этого почти достаточно. Всего у нас преподавателей и административного персонала около 1000, но многие мудрые профессора предпочитают не ходить на такие сборища, если, конечно, гром не грянет. Мне было бы не по себе, если бы на собрание сбежалось столько народу, что пришлось бы найти более просторное помещение. Это навевает мрачные воспоминания о кризисе 1960–1970-х. Слава Богу, это повторяется нечасто. Сейчас, перед началом собрания, у дверей образовалась небольшая толпа, попивающая чай и жующая булочки. Эта мирная картинка заслуживает небольшой сноски к истории Гарварда. Я слышал, что в стародавние времена, задолго до моего появления, здесь существовал обычай чаепития. И вот в 1971 г., в разгар одного безумного политического спора, этот милый обычай был предан анафеме как один из грехов американского империализма и отменен. По прошествии времени я предпринял меры к его возрождению.

Наши встречи носят формальный характер. Как обычно, наш президент Бок ведет собрание, сидя на возвышении, окруженный кучей деканов. Здесь же президент Рэдклиффа. Народ призывают к порядку, оглашается процедура ведения и далее следуют мемориальные речи. Очень часто они представляют собой изящные, с любовью и не без юмора составленные некрологи, отчеты о жизни коллег-ученых, почивших в недавние годы. Мне очень по душе эта часть заседания. Авторами этих речей являются мои коллеги, друзья, знакомые. И некоторые из них – просто первоклассные мастера подобного жанра. Кроме того, отдавать должное другим – это непростое упражнение в смирении, по крайней мере для тех, кто еще не забыл, что это такое (см. примеч. 7).

Почти все звучащие на собрании речи носят формальный характер, за исключением одного выступления. Отделение биологии желает разделиться на две части – органической биологии и молекулярной. Поскольку это вопрос образовательной политики, требуется голосование. «Дебаты» проходят гладко, как по-писаному. Произносятся заранее четыре подготовленные речи, звучат одобряющие реплики. Никто, по существу, не возражает, воцаряется привычная скука. Кому какое дело, сколько у нас на факультете будет отделений биологии? Никто, однако, не подозревает, сколько сил было потрачено на то, чтобы сейчас торжествовала гармония всеобщего единодушия, сколько было пролито невидимых миру слез, чтобы добиться согласия по всем пунктам! Итак, все как один голосуют за разделение. Я вздыхаю с облечением: дело сделано, каждый блестяще справился со своей ролью. Так происходит не всегда, на наших собраниях нередко рождаются конфликты, случаются непредвиденные осложнения. Как декан я предпочитаю гармонию и порядок.

В шесть я заканчиваю свой день в университете. У меня остается меньше часа, чтобы добраться до аэропорта Логан. При выходе меня останавливает репортер «Кримсона» и ехидно спрашивает, в чем был тайный смысл сегодняшних дебатов относительно разделения биологов. Я что-то мямлю на ходу и спешу прочь.

18.15

Я еду на такси в аэропорт Логан. На дорогах пробки, в туннеле Каллахан машины движутся со скоростью две мили в час. Самолет на Сан-Франциско взлетит через полчаса. Успею ли я на него?

Завтра состоится встреча «приращенной семерки» в Пало-Альто. «Семерка» – ассоциация ректоров (см. примеч. 8) частных университетов, которая собирается дважды в год для групповой терапии. «Семерка» создалась 30 лет назад по инициативе моего предшественника Мак-Джорджа Банди. Первоначально в этот союз вошли: Корнеллский, Йельский, Колумбийский, Стэнфордский, Чикагский, Пенсильванский и Гарвардский университеты. Все мы отличаемся повышенным чувством собственной исключительности. Из соображений добрососедства я предложил принять в наш круг Массачусетский технологический институт. Прошло 10 лет, прежде чем моя инициатива нашла положительный отклик – так «семерка» стала «приращенной». Мы совместно обсуждаем свои текущие проблемы, заботы о будущем, отношения с правительством, образовательную политику и проч. А в основном просто держимся за руки, наслаждаясь атмосферой дружеского взаимопонимания. Не найти более благодарной аудитории для жалоб на невежественных президентов, ленивых преподавателей, агрессивных студентов или скаредных выпускников. Несколько лет назад генеральный совет Гарварда обвинил нас в замкнутости и таким образом в нарушении антитрестовского законодательства. Я не могу согласиться со столь суровым истолкованием нашей деятельности.

Я успеваю в последнюю минуту взбежать по трапу самолета и занимаю свое место среди туристов и женщин с плачущими младенцами на руках. Удобства первого класса университетской политикой не допускаются, и правильно. Мне достаточно и 6 часов покоя после 12 часов напряженной работы. Выпив две порции виски со льдом, я открываю портфель и достаю корреспонденцию, которую не успел прочитать в кабинете. Это довольно скучное занятие. Я читаю и царапаю на полях замечания для ответов. Два документа привлекают мое внимание. Первый – копия меморандума, адресованного главе нашего отделения химии в связи с его поисками старшего профессора неорганической химии. Текст составлен британским Нобелевским лауреатом. Он, в частности, гласит: